Аз Бога ведаю!

Мальчик послушно встал на ноги и с детской открытостью посмотрел на богоносного. Заплаканные глаза его были тоскливыми и печальными. Черные волосы и светлая кожа подчеркивали принадлежность к кругу белых хазар, но едва заметная раскосость и слегка выпирающие скулы говорили о кочевом прошлом. Поскольку каган давал имена всем новорожденным в Хазарии, то и этот мальчик когда-то получил его из уст богоподобного. Иное дело, каган никогда не видел человека, которому дарил судьбу, и потому спросил имя ребенка.

– Иосиф, – всхлипнув, ответил ребенок.

– Иосиф? – каган подивился, поскольку редко давал свое имя детям. – Иосиф из Саркела?.. Да, помню, .. Значит, твой род ведется от Баграта? А имя отца твоего – Иммануил?

– Домой хочу, – выдавил тот. – Мне страшно…

– Чего же ты боишься? Меня?

– Как люди бегут…

– Почему они бегут?

– Страшно…

– А чего они испугались?

– Смерти…

– Тебя бросила мать?

– Я отстал…

– Ты знаешь свой дом?

– Знаю… Но двери закрыты. Я стучал…

– И тебе не отворили?

Мальчик потупился, вытирая слезы, и ничего не ответил.

– Теперь ты будешь жить в моем дворце, – решил каган. – Если ты увидел меня и остался жив, значит, приобщился к Великим Таинствам. Ступай, я велю отвезти тебя в Итиль.

– К матери хочу, – ребенок был готов расплакаться.

– Но я не могу тебя отпустить. К тому же двери твоего дома заперты…

– Кто ты, господин?

– Я тот, кто дал тебе имя. Ступай!

В расширенных глазах мальчика был испуг, но разум его не мог еще соотнести собственную жизнь и божественное величие человека, стоящего перед, ним. А каган умышленно не назвался, пощадил дитя, ибо в четырехлетнем возрасте он должен был знать о сакральной сути богоподобного: этому учили с раннего младенчества…

По законам престолонаследия и обычаям дворцовой жизни сакральных царей Хазарии, каган не имел права принимать во дворец кого бы то ни было, даже своих детей, а также усыновлять либо приближать к себе какой-то род. Сейчас он не мог объяснить себе, почему позвал этого плачущего ребенка. Может, оттого, что ощутил промысел божий: ведь имя ему – Иосиф! Или оттого, что в детстве тоже терял мать, и будучи в образе черного хазарина – раба рабов! – ползал в нечистотах среди жалких лачуг и звал, как выпавший из гнезда птенец?

Ночью, в полном одиночестве, каган почувствовал близкое присутствие человека. Показалось, кто-то проник в тронный зал и теперь сидит в темном углу. Он жил без слуг, а к женам прикасаться ему было запрещено, и некого было послать в тот час, чтобы проверить, кто шелестит и дышит в темноте. Богоподобный взял семисвечник и высветил дальний угол зала – пусто… Но в тот же миг легкий шорох послышался у двери и будто сквозняком потянуло – поклонились огоньки свечей.

– Кто здесь? – глухо спросил он, понимая, что войти к нему сейчас никто не может. Стража не пропустит никого, кроме каган-бека, и всякий, вздумавший проникнуть в башню, будет мертв.

За ним никто не смел наблюдать или подсматривать: вокруг тронного зала были двойные стены, а пустота между ними заполнена особенным, текучим, как вода, песком, который употребляли в песочных часах; двойные двери нельзя было открыть бесшумно, на всякое прикосновение к ним раздавался негромкий звон. Полная изоляция от внешнего мира позволяла кагану быть самим собой, придворные не метали совершать сакральные обряды. Но порой их так не хватало ночью и одиночество становилось томительным. В полном мраке его должны были ублажать жены из бесчисленного гарема; они же в большинстве своем отличались редкой красотой и глупостью.

Богоподобный проверил междверное пространство и, возвращаясь назад, внезапно понял, кто мог незримо попасть в тронный зал – только рохданит! Лестница в его подкупольное жилище начиналась отсюда, иного входа под звезду не существовало. Каган начал осторожно подниматься по ступеням, рассчитывая лишь взглянуть на заветную дверь, и одолел большую часть пути, когда вновь за спиной раздался шорох: будто на мраморе заскрипел песок под подошвой. Некоторое время он продолжал подниматься, прислушиваясь к звукам, и когда внизу на ступенях кто-то шаркнул ногой, резко обернулся и осветил лестницу.

Захваченный врасплох, каган-бек не успел отскочить из светлого пятна к стене и замер с занесенной над ступенью ногой.

– Ты?! Ты ходишь за мной?

Звук голоса богоподобного привел его в чувство. Приобщенный Шад встал на колени, но очиститься огнем не смог, ибо не нес с собой обязательного светоча.

– О нет, богоподобный! – воскликнул он. – Спешу с вестью к тебе!

– Почему же вошел, не исполнив ритуала?

– Прости, о превеликий! Тревожную весть принес! – взмолился каган-бек, кланяясь. – Голубь из Итиля прилетел…

– Вновь караван разграбили? Иль кони пали по пути?

– Казна-каган не повиновался твоей высочайшей воле!

Приобщенный Шад, сдается, хитрил, оправившись от вида смерти, и теперь стремился перевалить высочайший гнев с себя на Хазарского казначея.

– В чем суть своеволия? – спокойно спросил каган.