Аз Бога ведаю!

Пытливым умом молодой каган-бек и сам был бы не прочь увидеть силу сакрального облика богоподобного, и потому не стал бросать усомнившегося хазарина в земляную яму. Он подъехал к богоподобному и, хитря, покорно возвестил о случившемся, подталкивая кагана к испытанию: мол, пусть веселящийся народ придет в себя и устрашится божьего гнева. Он не надеялся, что богоносный владыка Хазарии согласится показать мусульманину свой сакральный лик, поскольку сам не верил в неотвратимую смерть разгулявшегося смельчака, а незаметно прирезать его на людной площади не так-то просто, останется рана и кровь на земле. Но каган вдруг окинул взглядом преклоненный народ и взмахнул рукой:

– Приведи его сюда.

Через несколько минут Приобщенный Шад самолично привел и поставил на колени взбунтовавшегося хазарина, , На голове его был мешок из черного полотна, а руки скручены волосяной веревкой.

Народ вокруг хоть ничего и не видел, но зато все слышал – и, затаившись, перестал дышать.

– Верно ли, что хочешь посмотреть на меня? – спросил каган.

Услышав его голос, смельчак оробел и вымолвил слабым вздохом:

– Да, превеликий…

– Тебе не жаль расставаться с жизнью?

– Я испытать хотел…

– Что ж, испытай! – жестко и властно сказал каган. – Сними с него мешок.

Приобщенный Шад очистил мусульманина огнем и резко сдернул покрывало с его головы. Смельчак стоял на коленях, зажмурив глаза и опустив голову.

– Смотри!

Каган-бек сделал движение, чтобы поднять плетью подбородок хазарина, но богоподобный подал ему знак отойти в сторону.

Борясь с собой, подрагивая всем телом, мусульманин с трудом распрямил шею и открыл глаза…

И в тот же миг смертельная судорога пронизала его с ног до головы. Он опрокинулся на спину, словно от удара молнии, и испустил дух. Все произошло так быстро, что каган-бек опомнился не сразу, а опомнившись, пал перед богоносным на колени.

– О, всемогущий!.. Он мертв!

Каган же расслабился в седле и медленно поехал вперед. Его конь бережно переступил через покойника, но чуть не стоптал распластанного на земле Приобщенного Шада.

Возвратившись в башню, богоподобный немедля встал к алтарю и начал читать благодарственную молитву. Праздник на площади уж более не шумел, город словно вымер, лишь ветер доносил запах дыма от сгоревшего на огне мяса. Через четверть часа каган посмотрел в бойницу: площади и все прилегающие улицы были пусты, закрылись лавки, двери домов и ворота усадеб. По мостовой бродил потерявшийся ребенок и громко плакал, призывая мать. И это был единственный голос в тот час…

– Рабы, – со смутным чувством вслух сказал богоподобный, как бы продолжая размышления рохданита-легионера. – Они боятся смерти и потому выживают. А благородным неведом этот страх, ибо они ценят свою свободу выше, чем жизнь без чести, чем жизнь в неволе… А если к стремлению выжить во что бы то ни стало приобщить жажду власти, рабы становятся непобедимы!

Ему показалось, что он уже близок к разгадке антитезы – царь царей и раб рабов, – и ход собственных мыслей возродил в нем жгучее нетерпение вновь взойти под звездный купол, однако в тот же миг он вспомнил о великих дарах, кои следует возложить на жертвенник, прежде чем отворить дверь в святилище. До конца установленного срока осталось менее трех дней, а в его руках не было ни одного золотого! Если в сей же час казна-каган отправит караван верблюдов из Итиля, то едва ли великие дары придут вовремя.

Он вызвал каган-бека и приказал немедленно отправить голубиной почтой послание в столицу, чтобы казна-каган отправил десятину от годового дохода не караваном, а летучим отрядом всадников. И чтобы не жалели лошадей! Покуда Приобщенный Шад писал, богоносный вновь приблизился к бойнице: ребенок все еще бегал по пустынной улице и звал, только успел уже охрипнуть от крика, и голос его был едва слышен…

Каган прочитал послание, приложил к нему свой перстень и не велел, а попросил привести к нему плачущее дитя с улицы. Приобщенный Шад все еще был потрясен смертью мусульманина, и теперь не в состоянии был ни лукавить, ни лгать, а лишь безмолвно повиноваться. Обоженное огнем лицо его не выдавало никаких чувств. За исключением Приобщенного Шада, никто не мог взойти в тронный зал, и земной царь Хазарии обязан был строго блюсти неприкосновенность сакрального престола; тут же, забыв о ритуалах, он сам ввел простого смертного туда, куда был заказан путь. А обычай претил допускать сюда до срока даже престолонаследника из рода Ашинов…

. Четырехгодовалый мальчик стоял на коленях, опустив лицо – как его поставил каган-бек, – и тихо всхлипывал.

– Ступай, – приказал богоподобный, и Приобщенный Шад немедля удалился, что выдавало его желание не видеть более смерти, исходящей от сакрального облика владыки.

– Встань, – сказал каган, – Подойди ко мне.