Аз Бога ведаю!

Баней смущала она чародея, а теперь и пищей искушала, да где ей было знать, что рохданиты питались сухой коркой, рыбцом и молитвами? И так, и эдак уговаривала его старуха – отказался Аббай. И тогда она покликала Гоя-гусляра, и тот, желая ублажить гостя, заиграл весело и самозабвенно. Однако чародей вмиг услышал коварство звуков – поклонило его в сон!

– Не время тешить слух, когда в Руси беда, – заметил он.

– Да уж, батюшка, – согласилась старуха. – И то правда… Не знаю, чем и угодить тебе, а угодить бы надо. Не то замолвил бы за меня словечко перед Великим Валдаем. Стара я стала, на покой хочу – не отпускает… Чем и подивить тебя – ума не приложу. От бани отказался, не ешь, не пьешь…

– Вот если бы ты чудом подивила, – будто невзначай обронил чародей. – До них я большой охотник.

– Чудом? – затужила старуха. – Какие у нас тут чудеса… В ухе в тебя Знак Рода, ты бога ведаешь. А есть ли на земле что-либо чудесней этого? Мы же, сирые, на Пути живем и рыбам платим дань, и птицам всяким. О чудесах и не слыхали… Ну, разве что есть у меня Кикимора…

– Видел я Кикимор…

Тут Гой-гусляр вдруг встрепенулся и сказал:

– Однажды я рыбачил, и рыбку добыл! Не простая рыбка – золотая!

– И это я слыхал, – отмахнулся чародей.

– Эй ты, безмудрый! – одернула старуха Гоя. – Прикуси язык.

Тот прикусил было, но вспомнил:

– А отчего море ныне волнуется? Ветра нет, а буря? И черный снег идет! Это ли не чудо?

Старуха батогом его огрела и заругалась, выталкивая.

– Про чудо спрашивает, дурень! А буря всякий раз, как только черная сила к Чертогам приблизится! Это ли невидаль, безмозглый? Сама природа отторгает мрак, вот и занепогодило! Изыди и не являйся мне более!

Изгнав Гоя, она заперла дверь и повинилась за него:

– Не обессудь уж, батюшка. На гуслях играет хорошо, потому и держу при себе… А чудо? Вот если бы ты в каменную вежу вошел, там бы позрел на чудо, подивился.

– Чему же там дивиться? – спросил Аббай.

– Мне-то нет туда хода, а кто бывал, говорят, полная вежа всяческих чудес. В подземелье так камнерезы есть, . Берут мертвый камень и делают живым. Вот, посмотри на мои запястья!

Она показала руки, но вьюны-запястья шевельнулись и спрятались в рукава.

– Занятно, – проронил Аббай. – Да подобных прелестей я видывал много на реке Ганга. Там не только из камня, но и из мертвой кости делают живые. А ты, бабушка, в кости не играешь?

– Где нам? – отмахнулась она. – И не слыхали про такую игру… Да уж, батюшка, не удивить тебя, если ты в самой Индии бывал… А злато – кузнецов ты видывал наших?

Аббай слегка оживился.

– Что они куют, твои кузнецы?

– Много чего. Они повыше камнерезов сидят, знать, к богам поближе. Возьмут огонь от Ра, и по лучам к ним золото течет. Как натечет довольно, тут кузнецы тонкую нить выковывают и узорочья плетут. Нам, темным Гоям, мнится – чудо!

– И это я позрел у арапов, – признался чародей. – А кто выше кузнецов сидит?

– Выше-то? А выше – божьи холопы, – потеряла интерес старуха. – Зовут их Правь. Мы вот на земле сидим, Пути бережем, дань платим – они там в поднебесье в безделии и неге. А мы ведь сутью-то одинаковы. Сам посуди, батюшка, справедливо ли устроено?

– Да уж, не справедливо, – поддержал Аббай, однако встрял гусляр: выбитый старухой из терема, он пробрался через окно и, прячась, подслушивал.

– Полно вам горевать! – сказал Гой. – Я тебе, баба старая, давно сказал: жизнь наша благодать, если богов не судить, не искать лучшей доли и принимать свой рок.

– Это голос мудреца! – заметил чародей. – Скажи-ка мне, рассудный, бывал ли ты у Прави?

– Бывал, как же не бывал, – вздохнул гусляр. – Да что толку? Был безмозглый, а стал еще дурней. Живу уж триста лет, но рока своего не изведал. Иной раз думаю – кто я? Куда иду, зачем?.. Увы, тьма перед очами. А ведь ока только два! А там, у Прави, недавно дева приблудилась. Вот уж мудра! Все зрит, все ведает и знает, что ни спроси.

– Уж так и все! – заспорила старуха и дернула Гоя за хохол. – Сколь было говорено – не встревай, когда я речь веду с достойным гостем. Позри, у него вон серьга! Знак Рода! Не то что мы с тобой…

– Всю жизнь молчу, – обиделся гусляр. – Только петь дозволяешь, а мне иногда слово сказать хочется. А дева эта вещая, ей-ей!

Старуха стала утешать рохданита:

– Не серчай, батюшка. Этот Гой сболтнет лишку, но так он добрый молодец.

– Между тем еще она красна и лепа! – опять вмешался гусляр. – Однажды невзначай я поднялся в Белую Вежу на самый верх, а там она! А из очей – слезы…

Старуха опять схватила батог – и по бокам Гоя.

– Сколь было говорено – не смей ходить на самый верх! Смотри, что выдумал – слезы! Правь никогда не плачет. Чего ей плакать-то от вольготной жизни? Это мы горе мыкаем да ревьмя ревем…

– Ну-ну, продолжай, – вдохновил рохданит гусляра. – Это мне интересно слушать!

– Ох, батюшка, не слушай Гоя, – заохала старуха. – Наврет с три короба и оком не моргнет. Ведь он гусляр-сказитель, а они, бывает, такого напоют – со стыда сгоришь.

– Дай же мне молодца послушать! – взмолился чародей. – И я не слышал, чтобы Правь слезы лила! Гусляр воспрял, глава загорелись.