Аз Бога ведаю!

Теперь же, пойдя служить за веру, Свенальд не получал монет, но страсть искать своего царя осталась. Близок был смертный час, а стороны родной так не сыскал. Умрешь в чужой земле, и кто будет рядом в тот час, такую и тризну справят. Коль крамольники – сожгут в ладье, христиане – зароют в яму, а то и не познав кто он от рода, бросят на поживу зверю. И погибнет душа, ибо пути лишится. При жизни все бродил по свету – и после смерти бродить, да токмо уж во тьме… Уединившись, как и прежде, он память свою терзал, стараясь вспомнить приметы родины кроме тех, что в голове остались – запах сосны, овчарни и горючего камня. Лежал и думал, и мыслями бродя далеко, вновь возвращался к Святославу.

Сказал, на вы пойду и буду биться с Тьмою. Пошел и бился, и победил, но зачем сюда явился, к булгарам? Там отчая земля его, в Руси, на киевских горах, а на Балканах суть чужбина! Так нет, сел на престол и княжит, и говорит – се середина земли моей… Ужель и он не знает, где сторона его? Ужель и он бездомок и тоже ищет отчину? Беда, коль эдак… Хотел ведь послужить за веру, бескорыстно, чтобы понять, стоит ли сторона родная выше злата? И там, в донской степи не понял, и здесь. Князь печенежский, Куря, напал на Киев и чуть не взял его, а Святослав и шагу не ступил, дабы помочь, словно град стольный для него чужая волость. Добро, хоть Претич подоспел…

Бездомок, истинный бездомок!

Иль отчина его не суть земля, а небо? Молва же ходит, будто князь – сын бога Рода…

В часы раздумий сих Свенальд вдруг шорох услыхал за своей спиной. Дверь в воеводские покои затворена была, а тут ровно шаги слепого – там остановится, там на стену наткнется.

– Эй, кто там бродит?

– Да это я пришел, – послышался знакомый голос.

Свенальд оборотился, замер: слепой купец стоял! Все тот же плащ затрапезный, седая борода и голова на месте.

И вспомнил воевода, в который час по русскому поверью покойники приходят. Однако же не дрогнул, а токмо усмехнулся, заперхав горлом:

– За мной явился?

– Не за тобой – к тебе, – гость нащупал лавку и тяжко сел: верно под плащом два пуда злата. – Позри, я жив и тень от меня идет…

– Но я же убил тебя! И голову отсек! Сей утлый человек вдруг засмеялся зычно, ровно жеребец заржал.

– Убил?.. Се верно, и голову отсек! Да не меня – мою седьмую суть!.. А сутей множество, и посему меня убить нельзя.

Уняв же трубный смех, вновь скрючился, повиснув на посохе из мирта. Свенальд к нему приблизился, за бороду рванул – нет, на шее голова! И даже следа нет…

– А ты, я слышал, нынче пошел служить за веру – не за злато?

– Уж не перекупить ли ты пришел? – воевода приподнял гостя – легкий, ровно пустой кошель с-под злата…

– Кто нанялся за веру, тех грех перекупать, да и не сыскать мне столько злата.

– Зачем же ты явился? Ведь неспроста забрел!

– Я весть принес худую…

– Худую весть? – Свенальд оставил гостя. – Мне уже столько лет, что вести всякие лишь просто вести. Добро ли худо – все едино…

– Не весел что-то, воевода! А ведь за веру воевать приятно, не так ли?..

– Ну, говори, чего?

– А вдругорядь не станешь убивать? Весть-то дурная!

– Да вас же, оборотней, разве перебьешь? Добраться бы до первой сути!..

– Твой сын любимый, Лют именем, пал ныне от руки Олега Святославича. Достал его мечом и снес голову, как ты когда-то моей седьмой сути. И на кол повесил в своем Искоростене. А тело волкам бросил.

Рука Свенальдова на меч легла. Сам он вздыбил грудь, но медленне вздохнул и скрючился.

– Не веришь – посмотри. Висит и ныне там. Вот только вороны глаза склевали, – добавил тут слепой. Десница воеводская упала вниз, повисла плетью.

– Туда ему дорога…

Гость не поверил слову, в пустых белках его возникли две точки черные.

– Ужели не скорбишь о сыне?

– О матери его скорблю… И радуюсь, что не позрела, кого родила на свет.

– Жестокий стал… Когда служил за злато, добрее был.

– Ты думал, я в сей же час мстить пойду? Сию же тешил мысль?

– Нет, верный воевода, подобных мыслей не бывало.

– Что ж привело тебя, слепой? – Свенальд схватил за горло. – Инно вот меч возьму!

– Постой! Постой! – гость вырывался. – Головой моей седьмой сути ты князю доказал: за веру верно послужить готов! Ну а моей-то что и кому докажешь?

Отбросив гостя, как мешок, сел воевода. А тот поднялся, охая, держась за поясницу.

– Ей-ей, без умысла! Шел и по пути узнал про Люта… И мыслил сначала сообщить весть горькую, ну а потом уж. и другие… А как иначе поступить?.. Ты ведь и так невесел был, сидел и тосковал. И оно понятно. Когда не ведаешь земли своей, служить за веру так же скушно, как и за злато. Не я Свенальдича сгубил, древлянский князь Олег, а ты на меня напал…

– Зачем пожаловал?

– Да был же уговор у нас… Конечно, давний, и утекло с тех пор…

– Какой был уговор?

– Я не в пример тебе слово свое держу и коварным образом не сношу голов союзникам…

– Какой был уговор?!

– Ты же хотел узнать, где твоя отчина? Я обязался… И вот пришел… Помнишь, ты кручинился, что Пути Последнего лишишься, коль тризну справят на чужбине? Иль ныне все равно тебе, по чьему обряду тебя отправят в Путь?

– Нет, мне не все равно… Ужели ты изведал, где родина моя?