Азъ есмь Софья. Царевна

Первым, как и полагалось вежливому человеку, заговорил Ромодановский.

— Мое приветствие и почтение блистательному хану, чья слава дошла до всех концов Руси!

По — турецки он говори не слишком бегло, но достаточно чисто — нахватаешься тут. Селим Гирей кивнул толмачу и медленно заговорил.

— Великий хан, — титулы Ромодановский привычно пропустил — приветствует достойных противников. К сожалению, сердце его омрачила печаль, потому что ваши братья разбойничают на его земле…

На это мог ответить любой русич — и Ромодановский не стал исключением.

— Сотни лет подданные хана угоняют наших людей, словно скот, грабят, режут, насилуют… мы пришли за своими людьми — и не уйдем без них.

— Если вы будете продолжать бесчинствовать на чужой земле, султан уничтожит вас.

Ромодановский усмехнулся, привычно огладил бороду.

— Коли султан пожелает уничтожить нас… так мы уничтожим султана.

Селим Гирей гнева не сдержал, рука сама к сабле потянулась, но потом опамятовал. Бесчестье — на переговорах руку поднимать.

Небрежным жестом отослал подальше и толмача, и охрану. Видя такое дело, и Ромодановский кивнул своим людям. При нем остался один Ордин — Нащокин.

— Что хочет русский царь, чтобы уйти с моей земли?

По — русски Селим Гирей говорил достаточно понятно. Картавил, конечно, глотал окончания слов, но Ромодановский его понимал. И даже смотрел с сочувствием. А как тут правду скажешь? Но и лгать не стоило, все равно это уже ничего не поменяет.

— Мы пришли навсегда. И не уйдем.

Селим Гирей потемнел лицом. Сбывались худшие опасения. Не набег, нет. Завоевание. И… он был умен, этот крымский хан, которого современники уже не назовут 'Мудрым'.

— Вы умрете.

— За нами придут другие.

Селим Гирей смотрел на него, и понимал, что иначе — никак. Эти люди готовы стоять до последнего — и готовы здесь умереть. Он может уничтожить их, но вслед придут другие.

А его земля стонет под копытами коней захватчиков. И есть только один выход — захватить мятежную крепость, сравнять ее с землей — и идти, догонять русичей уже в Крыму. Тогда есть возможность победить.

— Мне жаль. Вы умрете.

Ромодановский усмехнулся.

— На то воля Божья.

На том и кончились мирные переговоры. Мужчины разошлись в разные стороны, Селим Гирей поскакал к своим войскам, а Воин Афанасьевич тронул Ромодановского за плечо.

— Григорий… дозволь…

Ромодановский внимательно слушал его, пока поднимали их на стену на веревках, слушал на стене… и наконец — кивнул.

— Бесчестно сие…

— Грех на мне будет, — и вдруг выплыло, оттуда, из вечером в царевичевой школе, из споров и разговоров. — В войне изначально чести нет, так что не стоит и горевать о ее утрате.

Ромодановский был не согласен, но и не спорил.

Селим Гирей, конечно, обратил внимание на то, что что‑то вспыхивает яркими искрами на башне Азова… но что? И для чего?

Гелиограф работал. Почтовых голубей перехватили бы сокола, гонца тоже, а вот гелиограф, отчетливо видный на сотню километров окрест — благо, день был ясным, ни перехватить, ни расшифровать не получилось.

Воину Афанасьевичу того и надо было.

* * *

Приступ начался с рассветом. Татары лезли на стены, словно бешеные муравьи, подтаскивали пушки, стремились завалить русских числом, но Ромодановский пока держался. И держался, видит Бог, неплохо. На татарские пушки отвечали пушки русские, подкопы закидывались ручными гранатами, а лезть на стены…

Ну, лезь. Посмотрим еще, как долезешь.

Селим Гирей командовал с пригорка. Выбора у него не было. Уничтожить врага здесь, вернуть себе Азов — либо сравнять непокорную крепость с землей — и идти обратно, в Крым. Впервые он узнал, каково это — когда земля горит под ногами. Твоя, родная земля. Впервые не татары ушли в набег на чужую землю, а кто‑то пришел к ним. И степная трава щедро поливалась татарской кровью.

Азов не сдавался. Казаки тут четыре года сидели, а Ромодановский вообще намеревался навсегда крепость Руси оставить — и потому пушки палили в ответ, проделывая широкие борозды в рядах нападающих и снижая их боевой дух.

Этот день так и закончился вничью — разве что убитых татар было в несколько раз больше. Русских‑то защищали стены Азова, а татарам надо было туда влезть.

Самое интересное началось ночью.

Да, у реки теперь были выставлены караулы.

Да, корабли не могли спуститься вниз, не попав под обстрел.

Но кто решил, что они не могли подняться? Каланчинский остров потому так и назывался, что — остров. Окруженный с одной стороны Доном, с другой — рекой Каланчой. Ну что поделать, ежели татары были сухопутными. Всадники, кочевники — беды они теперь ждали от Дона, его и стерегли. А то, что можно пройти и по другой реке, дойти до нужного места и высадить десант… Даже не особо скрываясь, средь бела дня. Татары, между прочим, это направление даже не патрулировали. Ждали ворогов с казачьей стороны, с верховьев Дона, но никак не со стороны моря. Чем русичи и воспользовались. Еще ранней весной, когда Алексей Алексеевич раздавал новинки, привезенные из Дьяково и указания, все обговорено было не по разу, сейчас и претворялось в жизнь.

На коней? Кстати — захваченных у татар.

А откуда…

А вот оттуда.