Азъ есмь Софья. Царевна

Филимон кивнул. Торговаться его учить не надо было. Уже обучили. Причем — по самому жесткому методу. Голландскому. Так что следующие полчаса под стенами крепости были заняты переговорами. Турок сначала сомневался, что крепость возьмут потом прекратил юлить и согласился, что — да. Сопротивляться глупо.

Но где гарантии?

Честное слово Анфима Севастьяновича убеждало мало — турки пока с ним не сталкивались настолько тесно. Хотя лгать мужчина не собирался.

Пусть оставляют крепость и уходят с тем, что могут утащить на себе.

Казна? Пес с ней.

Рабы? Вот рабов извольте оставить. Мы, православные, в этот поход и пошли, чтобы их освободить.

Лошади? А к чему вам там лошади? Да и не ваше это, скорее, татарское. Так ведь? Вот, а какое вам, паша, дело до татар? Вас еще и похвалят за сохранение гарнизона.

Паша, в принципе, соглашался с этим. И, поломавшись, все‑таки согласился сдать Кинбурн.

Анфим Севастьянович довольно кивнул.

— Молодец, Филимон.

Парень довольно усмехнулся. Ну да. Сначала турок требовал, чтобы их не просто выпустили из крепости, но сделали это со всеми рабами, пушками, казной, и вообще — чуть ли не на руках донесли до Очакова. В отместку ему парень требовал, чтобы турки оставили в крепости все. Разве что кроме нательного белья — а то стирать его неохота. И шли сами пешочком… к Очакову. Сошлись на вполне приличном варианта — и со следующего утра началась сдача крепости.

Без единого выстрела. Без единой потери.

Собственно, и по дороге‑то сюда потерь не было. Разве что татары налетали на обоз и войска. Но с башкирами шутки были плохи. На всякое действие есть свое противодействие, на вашу легкую конницу — есть другая. Решили на войско налететь? Пока вы доскачете, мы уже луки изготовим и стрелами вас утыкаем. Налетали татары и на обоз — решили пограбить. Ну, по ним и жахнули из пистолей, лучников‑то там не было, а обоз комплектовался серьезно. Результат — двадцать дохлых татар, одна сломанная нога у обозного мужика — из телеги неудачно шлепнулся, у двоих раны от стрел. Всегда бы так воевать.

Хитрово назначил комендантом крепости капитана Голотвина — и решил с четырьмя тысячами человек идти дальше. А Петру Голотвину и тысячи хватит. Тем более, здесь пятьдесят пушек четыреста рабов, которых никто не пустит просто так шляться по степи…

Да и коней около двух тысяч.

А еще в окрестностях нашлись несколько стад коров, голов так в триста. — и бараньи стада общим числом более пятнадцати тысяч.

Ну и что еще надо, чтобы пересидеть в крепости хоть десять лет?

Петру хватит, а ему надо идти вперед. И догонять Алексея Алексеевича.

* * *

Симеон в ярости бегал по комнате.

Ну где же, где все разладилось?!

Где и когда полетела под откос колесница хитроумного замысла?

Долгоруков убит, все его приспешники теперь так затаятся, что их и тараканы не найдут. Хованский… Андрей — мертв, Иван — в пыточных застенках. И молчать он там точно не станет. Все выложит. И про Симеона, и про Долгорукова… за такое наказание лишь одно — смерть.

Вот тут и пожалел 'старец', что живет в Кремле. Из города куда как легче удрать было бы. Но это надобно раньше было делать, а не сейчас, когда царевна своей волей закрыла все ворота…

Впускают сюда всех. Не выпускают никого.

А мог бы, еще как мог! Уже когда бунт проваливался, на крыльце, но ведь его там не было! Царевна Евдокия в него вцепилась не хуже репья! И оставить ее было никак нельзя, она старшему Хованскому предназначалась, так что уцелела бы в любом случае. И те, кто при ней — так же. Был бы он на крыльце, успел бы удрать. Но Симеон оставался во дворце, желая держать руку на пульсе!

Все ж таки Хованский не настолько умен, чтобы самому все без ошибок сделать. Был…

А как могло бы все хорошо получиться.

Царевна…

Да, главная беда именно в ней. В Софье.

Симеон отлично видел ее лицо, когда стреляли в Хованского, видел, как она наводила порядок, да и потом, в Кремле видел ее. Как она шла по коридорам, даже лица не прикрыв, в сопровождении пары девиц и казаков — срамота! Как распоряжалась, как говорила с боярами…

Царская дочь, что тут еще скажешь?

Волчица. Хищница, стерва…

Шестнадцатилетняя соплюшка? Да, в этом возрасте замуж выходят, но…

Чтобы его переиграла… вот эта!?

Поверить в это Симеон просто не мог. Но приходилось. А как иначе? Может, в Дьяково кто‑то и оставался, но здесь и сейчас была только Софья. Сначала — лишь она. Потом уже появились ее тетки, потом Аввакум…

Симеона снова затрясло.

Да что ж такое, так все было рассчитано! Никон вносит изменения в канон, переписывая книги. Аввакум начинает ему противостоять, из него было так удобно сделать мученика, расколоть церковь на две половинки, а далее, кто знает, и свернуть в католичество, а что в результате?

Аввакум, так и не став мучеником, становится героем в глазах своих единоверцев. И не бунтует почти десять лет! Только увещевает, мирит… со всей доступной ему кротостью. А кротким он никогда не был. То есть кто‑то держал его на цепи.