Аз есмь царь. История самозванства в России

Начало 1870‐х годов. Решительная и романтически настроенная молодежь готовилась «идти в народ», намереваясь осесть в деревне, жить жизнью простых крестьян, учить их грамоте и ремеслам, лечить и политически просвещать. Близкий к народническим кругам Глеб Успенский познакомился с саратовским помещиком Павлом Григорьевым, который в совершенстве владел языком простонародья. В свое время он носился с мыслью склонить крестьян к бунту, выдав себя за Константина Павловича, но вынужден был от этой затеи отказаться. Успенский, выслушав его рассказ, решил испытать силу притягательности царского имени, пусть даже его обладатель ни дня не правил и уже много лет покоился в могиле. Пара распределила роли: Успенский стал великим князем Константином Павловичем, Григорьев – его «молочным» братом. Когда у них на пути показалась первая деревня, Григорьев направился в ближайший кабак, а Успенский, завернувшись в тулуп, остался ждать в дровнях, в которые была впряжена плохонькая старая кобыла. Немного погодя появился Григорьев в сопровождении трех мужиков; в руках у него была бутыль водки со стаканом. «Отведайте, ваше высочество!» Повернувшись к мужикам, он подмигнул им и добавил заговорщическим тоном: «Будь что будет! Недолго уж ждать!» Он предупредил мужиков (их число успело вырасти до пяти), что на следующий день они снова будут проезжать через их деревню, и на прощание бросил: «Помалкивай, ребята! Знай, будет ваша!» – прозрачно намекая на скорое освобождение от крепостной зависимости и получение земли. Они проехали еще три деревни, и всюду события развивались по одному сценарию. Назавтра они возвращались тем же маршрутом, и в каждой деревне мужики встречали их хлебом и солью, снимая шапки и опускаясь на колени при их приближении…

«Зима. Скучно. И взбрело мне в башку: не попробовать ли „Константина“», – скажет потом Успенский Иванчину-Писареву. Глеб Успенский наверняка бы счел, что отношения гоголевского сумасшедшего с современной ему Россией описаны вполне реалистично.

ОПАСНАЯ МАНИЯ

Связь гоголевского героя с реальностью была в некотором роде двусторонней. Прежде всего потому, что царь и царские чиновники без долгих размышлений ставили самозванство и сумасшествие в один ряд. Как видно из источников, самозванцам часто выносился диагноз «душевнобольной», что в большинстве случаев было продиктовано одной лишь репрессивной логикой царизма, по вине которой безумцем объявили даже Чаадаева. Тем не менее, несмотря на объявление человека сумасшедшим, его дело находилось в прямом ведении государя, и «больного» ждала та же участь, что и всех других самозваных царей и царевичей. Вмешательство монарха в подобные вопросы практиковалось издавна, как показывает случай, относящийся к 1690 году, когда некий бродяга назвался сыном Ивана IV. Медики обнаружили у него признаки душевной болезни, «меланхолии»; однако же Иван V и Петр I, которые тогда совместно занимали трон, приговорили несчастного к заточению в Ростовской монастырской тюрьме, где он и провел остаток жизни. Хотя нельзя сбрасывать со счетов страх распространения самозванщины, память о Смутном времени и восстании Разина, в 1690 году такой приговор вполне соответствовал духу эпохи, проникнутой магией, где любое высказывание было опасным, поскольку его наделяли перформативной функцией и поскольку вера в разрушительное действие заклятий находила отражение в официальных документах (таких как Соборное уложение 1649 года). В XIX веке страх, о котором свидетельствует личное вмешательство императора, имеет уже светско-политическую окраску. В 1829 году Николай I собственной рукой написал «привести его сюда» на донесении о Матвее Яковлеве, казанском пономаре, лишенном места за профнепригодность, который прошение на имя архиепископа подписал «великий князь Павел». На допросе Яковлев показал, что он сын Петра III и Екатерины II. Яковлев был осужден и умер в психиатрической лечебнице. В архивах хранятся материалы по нескольким подобным делам.

ГОЛОДАЮЩИЙ КРЕСТЬЯНИН