Аз грешный…

Тому, кого звали Гришкой, на вид можно было дать не больше двадцати, хотя на самом деле ему недавно исполнилось уже двадцать четыре. Во всём были виноваты его несерьёзные с озорным блеском глаза, юркая походка и юношеский, не огрубевший голос. Он резко отличался от своего отца, задавленного, видать, жизнью и смотревшего на мир тусклыми глазами, что придавало всему его обличью укоризненный и обиженный вид. Манеры же сына были свободны, взгляд серо-голубых глаз смел и независим, русые волосы, постриженные в кружок, были чисто вымыты и причёсаны, усы и начинавшая пробиваться редкая борода ухожены, а от всей его ладной, невысокой фигуры, облачённой в однобортный кафтан, веяло уверенностью и достоинством.

Это были отец и сын Котошихины. Отец Карп Харитонович служил в Воскресенском монастыре казначеем, а сын его – в Посольском приказе писарем. Впрочем, думный дьяк Алмаз Иванов, стоявший во главе Посольского приказа, в самом ближайшем времени обещал поверстать Гришку, т.е. произвести его в подьячие.

Котошихины, натолкавшись и наоравшись с утра на воздухе, устали и возвращались теперь домой в Замоскворечье в свой небольшой домишко. Пройдя по хлипкому деревянному мосту над Москвой-рекой, они обернулись назад и полюбовались видом Кремля, купавшегося в бронзовых лучах заходящего солнца. Карп Харитонович вздохнул, перекрестился на колокольню Ивана Великого и решительно свернул на узкую улочку. Сын его побрёл рядом. Оживление, охватившее его в связи с церемонией в Кремле, мгновенно прошло.

– Поспевай быстрей! – прикрикнул на него отец. – Не опоздать бы к столу.

Дома их ждала мать и праздничный пирог с рыбой. Котошихины пригласили к себе в гости купцов Силантьевых, за дочь которых сватали Гришку. Искать ему невесту среди обедневших жильцов, писцов да подьячих было делом гиблым, а вот купцы Силантьевы в Замоскворечье считались довольно зажиточными и обещали дать за своей дочерью порядочное приданое. Котошихины сидели в нужде по самое горло. Служба главы семейства в монастыре была больше убыточной, чем прибыльной. Хорошо ещё, что удалось пристроить Гришку к делу, а то бы хоть побирайся с сумой. Родовое захудалое поместье давно отобрал за долги боярин Сицкий, и пришлось подаваться в белокаменную.

Лукерья Котошихина всё ещё возилась у печи, когда муж с сыном возвратились домой. Они молча плюхнулись на лавку. Гришка уставился в потолок, отец жадно потянул ноздрями идущий от стола пар: там под полотенцами, источая тепло и одурманивающий запах рыбы и лука, лежал пирог.

– Да вы что – али на пирог заритесь? – возмутилась Лукерья. – Не дам! Это всё для гостей. Вы всё враз слопаете, что же я на стол поставлю? Нет уж, срамить дом свой я не дам.

– Что ж нам теперь – с голода подыхать? – недовольно буркнул муж.

– Не помрёте! Ишь какие! Вон пожуйте вчерашней репки да запейте кваском – глядишь до вечера и дотянете.

Отец с сыном неохотно вылезли из-за стола.

Вечером пришли Силантьевы и привели с собой дочку. Пока гости чинно здоровались да рассаживались, Гришка стоял в углу и мрачно наблюдал за всем происходившим. Силантьева-младшая была далеко не красавица: нос вздёрнутый утиный, веснушки по всему лицу, сама толстая, как колода – Гришке такие не нравились. Но делать было нечего – сговор уже состоялся, сегодня предстояло договориться о дне свадьбы и приданом. Перечить родителям не было принято.

Купец с купчихой нахваливали дочку: и стряпуха-то она была отменная, и хозяйка из неё получится преотличная, а уж какая она скромница и послушница – не сыскать во всём свете. Лукерья то и дело подкладывала сватьям пирога, Карп тупо смотрел перед собой в столешницу, а молодые сидели рядышком и ничего не ели. Невеста была сыта и вся светилась от счастья, а Гришке кусок не лез в горло.

Стерпится-слюбится!

Ночью Гришка лежал на полатях и слушал, как по улице шёл бирюч и кричал во всё горло:

– Заказано крепко, чтоб изб и мылен никто не топил, вечером поздно с огнём никто не сидел! А для хлебного печенья и домашнего варенья поделайте печи в огородах али на полых местах в земле, подальше от хором, от ветра печи те огородите и лубьями ущитите гораздо!

Москва боялась пожара, и с наступлением весны принимались строгие меры безопасности.

…В день свадьбы Гришки русское войско покидало Москву и в походном строю проходило мимо царского дворца. Войско провожали царь с царицей и патриарх. Впереди ехала дворянская кавалерия, за ней следовали стрельцы в кафтанах – каждый полк в кафтанах своего цвета, артиллерия, солдатские полки и рейтары, организованные на иноземный лад, драгуны, казаки. Никон кропил проходящих святой водой, военачальники спешивались, подходили к царю, он спрашивал их о здоровье, а они кланялись ему в землю. Патриарх напутствовал воинов речью и призывал на них Божие благословение.

Трубецкой и тут не «подкачал» и, поклонясь патриарху в землю, ответил проникновенной речью и обещал от лица всего войска «слушаться учительных словес государя патриарха».

18 мая в сопровождении дворовых воевод к войску отъехал сам Тишайший.

«Тишайший» царь России