Аз и Я. Книга благонамеренного читателя

— Да, и смысла. Это случайные совпадения. В языках всего несколько десятков звуков, и количество комбинаций их весьма ограничено. В разных языках могут встречаться, на первый взгляд, одинаковые слова. Но между ними нет никакой связи. Они произошли параллельно. Вы понимаете? И в разное время. Не огорчайтесь, это типическая ошибка. Даже специалисты порой обманываются внешним сходством. Тюркская лексема, если предположить ее зависимость от шумерской, за истекшие тысячелетия должна, обязана была измениться до неузнаваемости. И потом, согласитесь, пока нет никаких оснований предполагать, что тюркские языки уже существовали в шумерскую эпоху. Они, как утверждают компетентные люди, возникли не более чем две тысячи лет назад. И в развитии создали имя бога — неба, случайно совпавшее с названием шумерского.

— Уже несколько раз вы называете эту страшную дату — 2 тысячи лет. Неужели этот христианский рубеж имеет такое уж значение в истории языков? Тюрки могли появиться независимо от рождества Христова. А если шумеры называли бы своего бога — Христос — ученые так же настаивали бы на случайности совпадения с именем христианского бога?

— Думаю, да, — неуверенно сказал В. В.

— А если бы к тому же они хоронили своих покойников по христианскому обряду и устанавливали на могилах символ религии — крест — это тоже приняли бы за случайное совпадение? И сравнение символической атрнбутики тюркских курганов и шумерских обнаруживает такие черты схожести, которые нельзя признать случайными. Совпадения слишком системны.

— Я вижу, вы увлечены. И меня это беспокоит. Аргументов у вас недостаточно, чтобы убедить меня в сверхпрочности тюркского, как вы говорите, консервативного слова. Существует теория, утверждающая — слово смертно. Чтобы поколебать ее нужны факты — слова, слова, слова бессмертны. Отдельные, разрозненные примеры ее не потревожат. Вашей идее консервативного слова противостанет консерватизм науки. Ее ста доводам вы должны противопоставить сто один. Сотню — на отрицание существующей теории и один — на утверждение вашей гипотезы. А вы начинаете прямо с утверждения. А наука без трезвого, догматического подхода к свежим фактам, без консерватизма, может превратиться в голую романтику. Сейчас вы, милый мой, свободны от страха и сомнений, вы увлечены одним фактом и ослеплены им как поэт. Но если вы поставили перед собой цель — стать ученым…

Хорошо, сформулируем иначе. Если хотите всерьез заняться наукой, вы обязаны воспитать в себе консерватора, недоверчивого и желчного, внутреннего редактора, который поверяет высшей математикой сомнения, каждый, пусть даже самый гармоничный факт. А он, этот внутренний оппонент, может подавить в вас поэта. Поверьте, меня это искренне беспокоит. Вы начитаетесь массы бездарных, серых высказываний и постепенно поверите в них. Они количественно убедят вас в своей несокрушимости. И в конце концов придете к вполне искреннему убеждению, что для науки полезней, если вы будете защищать теорию, на которую сами покушались по молодости. Из врага ее превратитесь в апологета.

История науки знает массу таких судеб. А теперь подумайте: стоит ли? У вас прекрасная профессия…

…Я возвращался в гостиницу и продолжал разговор с В. В.

Почему–то повелось: поэзия — глуповата, наука — умновата. Забыли, что стихи глупца не станут притчей. Забыли, что смыслы «ученый» и «поэт» разделились недавно. Они выражались одним словом, в Европе — артист, в Средней Азии — чаляби от поздне–турецкого чаляб — бог.

Омар Хайам писал пространные математические трактаты, может быть, поэтому ему так удавались в конце жизни четырехстрочные рубай — стихи сжатые и всеобщие, как формулы. Аль–Фараби, этот узел поэзии, философии и математики? Кто они были — поэты или ученые? Чаляби. Умеющие отгадывать символы, потому что создавали их. Люди чувственного ума. В средние века в Средней Азии за науку не платили; единственная привилегия, которой добились Омар Хайам и аль–Фараби — счастье познания.

Сколь тонка фонетическая грань, разделяющая «чаляб» и «джаляб» — проститутка. И как трудно сохранить равновесие и не переступить грань. Воистину, в рай идут по лезвию меча. И разве ты сам не испытывал минут высочайшего вдохновения, когда все повинуется стремительным движениям твоего упоенного чувствами разума. И ощущаешь прямую связь с богом. И что там табачный дым усмешек и унижение перед словом. Ты — чаляби, тебе все дано, и все возвращается жестом и звуком!

Ты шел радостно кровяня босую душу о бритвенное лезвие грани. И шатало тебя, и хотелось соступить с меча, подлечить порезы. И соступал. И подличал.