Аз и Я. Книга благонамеренного читателя

Заглянул человек в шапке, попросил разрешения войти. Пожилой, смущающийся, отчаянный. Меня принял за штатного. Я отпираться не стал, пожал его руку, холодную и доверчивую. Вероятно, я был не первым, кому он показывал свои творенья — общую тетрадь в коричневом ледерине: страницы по цвету напоминали переплет.

Стихи — разборчиво, крупными школьными буквами. В некоторых словах разными чернилами и почерками исправлены грамматические ошибки. Стихи, как стихи, и рифмы есть — «пошел» — «нашел».

Классиком я себя уже тогда не полагал, и потому вступил в разговор, причем смущались мы с ним наперегонки. Не считая себя вправе поучать его откровенно — человек в возрасте (и сейчас трепещу перед аксакалами), я старался найти в тексте примеры положительные, и находил.

Участие мое воодушевило его, он крепчал на глазах. Через полчаса уже не давал мне слова вымолвить, размахивал руками, захлебываясь, объяснял историю каждой строки, взятой во внимание.

«А этот стих я составил в 47–м, когда шел с работы. Понимаете, холод страшенный, а кругом — ночь, ну я и составил, значит!..»

«Понимаете, хорошие стихи почему–то у меня получаются, когда я голову мою. Почему так, а? Может, голова нагревается, потому?» — и ждал ответа. И, забивая ответ, извергался дальше.

Судя по его полному собранию сочинений, голову он мыл не часто. Если не сказать — вовсе не мыл. И надежды, что когда–нибудь это случится, честно говоря, было мало.

…Одну описку прежние читатели все же пропустили. Я помню эту строку: «темный лес шумер…»

Говорят, что суеверны моряки и старухи. Мне больше нравится сравнение с моряком.

Я обмакнул перо и переправил, вернул его тексту правильное «шумел», а себе, как оказалось потом, забрал его ошибку — шумер. Может быть, и судьбу. (Эта ошибка станет, через годы, моими бессонными ночами, воплотится в тысячу никому не нужных страниц, протащит через сотни книг и словарей, лишит любвей, приятельских застолий и поэм.

Ошибка тащит меня, не разбирая дороги, вталкивает в кабинеты, где сидят случайные люди, пришедшие на час, пока наука на обеде, и правят копьями перьев мой и без того изъязвленный Шумер. Это ошибка, — говорят они, несуеверные, — зря шумишь. Это — сумерки, в лучшем случае. Нет, говорю я, это — Сибирь. Что ведет нас кривыми тропами? Что тащит нас с бетонки на пыльный проселок? Необитаемый остров в Аральской луже обнаружить легче, чем в Атлантике).

Право на ошибку

Февральским вечером 64–го звоню из гостиницы «Москва». Через 20 минут вхожу в подъезд дома 17, Лаврушинский переулок. В. В. провел в кабинет. Теплый, полутемный кабинет ученого. Поговорили о погодных условиях (предстояли метели). Он спросил, чем сейчас занимаюсь, и я решил, что другого повода в разговоре может и не быть. Торопясь, комкая, сообщил, что сейчас меня интересует проблема шумеро–тюркских языковых контактов. Привел несколько примеров. В. В. слушал, наклонив большую лобастую голову.

— Шумеры,— сказал В. В., — и тюрки. Не рифмуется. Я думал, что вы расскажете о новой книге стихотворений. Признаюсь, огорчили. Хотя это похвально — интересоваться и другим. Знаете, какое самое древнее славянское слово? Запомните его, это — «есть». И каков возраст этого старика? Не более двух тысяч лет. Остальные слова разрушились, видоизменились настолько, что если бы (пофантазируем) удалось открыть памятник праславянской литературы, скажем, I века нашей эры, уверяю вас, мы, бы встретили в нем лишь одно знакомое слово — есть. Наукой твердо установлено, что слово не выдерживает испытания временем. Оно развивается, теряя и приобретая новые звуки, изменяя смысл. Время не стоит на месте, и язык в постоянном движении. Согласны? Шумерский язык возник примерно в четвертом тысячелетии до нашей эры. Последние памятники письма, я имею в виду шумеро–вавилонские силлабарии, относятся к VI веку до нашей эры. И сравнение их с первыми памятниками показывает, как на протяжении тысячелетий видоизменялась лексика. Вы хотите утверждать, что прототюрки по вашим словам «варились в котле цивилизаций» древней Передней Азии, ушли вытесненные семитами в начале первого тысячелетия до нашей эры и унесли, и сохранили до позднейших времен некоторые шумерские лексемы. Повторите, пожалуйста. Дингир — бог. А тюркские формы? Денгир, тенгир, тенгри… Нет, невозможно. Не верьте слишком очевидному совпадению форм.

— И смысла.