Аз воздам!

— Давай, Иван, прибавь шаг, — шептал десятник, хватая варежкой бьющие по ногам ножны, — упустим ирода, уйдёт!

Они вместе выбежали из-за клети на просторный, абсолютно безлюдный хозяйственный двор и замерли, озираясь по сторонам. Ни души, ни намёка на какое-то движение… И только в потушенной кузне одиноко постукивал молоток о наковальню.

— Дядя Митяй, а ты что тут мастеришь? — удивился десятник, заглянув в приоткрытые двери мастерской.

— Да вот, — наставник Ивашки отложил молоток и, близоруко щурясь, поднес к самому носу ведерко, — опять ручка раздалась, окаянная, выскакивает из ушка, так и воды до хаты не донесешь. Приклепать думаю, да силы уж не те…

— Никого тут не видал? — спросил писарь, оглядывая тесное, закопченное помещение.

— Да нет вроде, — пожал плечами смотритель скриптории, — кому тут ходить-то? Горн остыл давно.

— Давай подмогну, — подоспел десятник, повертев в руках ведерко, — делов тут — на жменьку, как новое будет.

— А я огляжусь вокруг, — сообщил Ивашка, открывая дверь. — Авось что примечу или найду кого…

— Как соберешься — приходи. Чай заварю, поснедаем, чем Бог послал, — крикнул ему в спину Митяй, но Ивашка уже не ответил. Ему срочно надо было кое что проверить, но на чай он придёт. Горячий чай — это жизнь! Всё же здорово, что он нашёл старый колодец…

* * *

Он пришел в скрипторию, когда уже стемнело. Не снимая чоботы, оставляя снежные следы, быстро превращающиеся в водяные, прошел к печурке, с наслаждением протянул руки к теплу и блаженно закатил глаза.

— Жарко как!

— Совсем заиндевел, — заворчал Митяй, хлопоча у печи. — Думал уже — к Дуняше пойдешь…

— И у нее тоже был… И у воеводы…

— Князь всё лютует?

— Плачет…

Митяй Малой удивленно раскрыл глаза. Трудно было представить Долгорукова в слезах.

— Ты смотри-ка… — покачал он головой после минутной паузы, — никак совесть замучила…

— А кого она не мучает?

— Вот ведь юдоль наша тяжкая, — Митяй Малой вздохнул, потянул из печки горшок с взваром, аккуратно разлил по чашкам, — замаливай свои грехи, не замаливай, а она всё равно душу рвёт на части. То ли дело у латинян — толику малую храму пожертвовал и чист, аки агнец…

— Завидуешь?

— Кто ж не завидует? Всем охота снискать благодать земную…

— А горнюю?

— Возможно, Господь так свою любовь и дарует — через земные радости. Кому они доступны, тот, стало быть, и осенён знамением божьим…

Ивашка, шумно втянув в себя обжигающий напиток, поперхнулся и закашлялся. Поставив чашку на стол, он пристально взглянул на учителя.

— А лук я воеводе отдал… — проговорил он многозначительно.

— Какой лук? — живо спросил Митяй, забегав глазами по сторонам.

— Тот, который ты под стрехой кузницы спрятал.

Монах тяжело вдохнул пахнущий дымом воздух и присел на лавку.

— Да я…

— Узнал я его, — прервал Ивашка оправдания наставника, — сам тетиву этим летом вил. Да и кибить у него приметная.

Митяй склонил голову, снял скуфейку, демонстрируя обширную лысину, смял шапочку в руке.

— Ну и что теперь делать будем?

— А сам-то как думаешь?

— Ты не понимаешь….

— Объясни!

— Ты читал те же книги, что и я. Знаешь нашу немощность и величие Рима. Никогда Руси против него не выстоять. Убогость нашу и серость преодолеем, если на коленях вымолим право сидеть за одним столом с заморскими просветителями, поучимся у них умению снискать благодать земную, которая есть отражение благодати небесной…

— И ради этого стоит идти против отцовской земли и веры отеческой?

— Я не против Отечества! — вскинул голову Митяй, яростно сверкнув глазами, — я против иерархов церковных да бояр, лишивших нас будущего, не дающих воссоединиться с нашими инородными братьями во Христе! Ну, что ты так злобно глядишь?…

Последние слова смотритель скриптории прокричал. Ивашка выдержал этот дерзкий взгляд, положил свои ладони поверх сжатых кулаков Митяя, придавив их всей массой своего тела.

— Для веры нашей нужно, чтобы потомки, читая летописи деяний пращуров, были уверены, что среди православной братии Троицкой обители не было ни одного предателя… Я позабочусь об этом. Прощай!..

* * *

Получив весточку от своего человека о том, что защитников, способных держать в руках оружие — монахов, казаков, стрельцов да детей боярских осталось не больше двух сотен, каштелян киевский гетман Сапега начал подготовку решающего штурма. Подошедший накануне полк львовского старосты Александра Зборовского удвоил число польской рати. Двенадцать тысяч профессиональных воинов с днепровских берегов готовились решительным ударом покончить с православной твердыней.

Оживленное шевеление в стане врага с высоких стен крепости трудно было не заметить. Горели костры, сновали посыльные, пушкари для осадных орудий подтаскивали дополнительные заряды. То тут, то там трубы громогласно возвещали сбор. Лагерь латинян готовился к битве.

Готовились к сражению и защитники обители. Все они понимали, что шансов нет, и всё равно шли на стены, брали в ослабевшие руки пики, прилаживали пищали. Лазарет опустел. Хворые пожелали погибнуть на стенах и не ждать, когда их, беспомощных, будут резать ворвавшиеся в обитель ляхи.