Аз воздам!

Рядом с ранеными стрельцами и казаками стояли вдовые и замужние посадские женщины, поддерживая защитников. У пушки подошвенного боя замерли царственные особы — Ксения Годунова и бывшая царица Ливонская инокиня Марфа. Рядом с ними сгрудились оставшиеся в живых монахи чернецкого полка, заряжая ручницы. Настоятель обители архимандрит Иоасаф, воеводы Долгоруков и Голохвастов, святые и грешные, праведные и не очень, готовые жизнь свою положить за Троицу, стояли бок о бок, прощаясь друг с другом и со всем белым светом. Двести против двенадцати тысяч…

Рокот барабанов в предрассветной темноте, возвестивший о начале движения штурмующих колонн, почти сразу был перекрыт грохотом осадной артиллерии. Монастырские пушки, заряженные дробом, молчали — не хватало пушкарей, дабы сделать более одного залпа, и сидельцы берегли его для подходящих быстрым шагом шляхетских полков.

— Ивашка, смотри-смотри! — привезенный Дуняшей Игнат, сидя на своих саночках позади пищали, указал пальцем в сторону сходящихся колонн, которые можно было угадать по факелам идущих в первой шеренге. — Еще сто шагов, и они столкнутся. Доверни пушку на вершок — более не надо, и как они остановятся — стреляй!

— Вот так? — Ивашка вставил лом в хвост орудия, с силой потянул рычаг, заставляя ствол медленно ползти влево.

— Да! Хорош! Пали фитиль! Сейчас бахнем!.. Клин на два пальца выбей, чтобы ствол поднялся. Так! Хорош!

— Сейчас?

— Нет, чутка погодь, задние должны начать напирать, чтобы куча мала получилась.

— Ну?

— Ещё чуть-чуть… А вот сейчас пора! Пали!

Пушка прогрохотала, окутавшись смрадным дымом. Раненые завыли на разные голоса. Столкнувшиеся польские колонны отпрянули друг от друга и опоясались огоньками зажженных фитилей.

— В кого они палить собрались? — удивленно спросил Игнат, но ответ не услышал. Как перед весенней грозой, прокатились нестройные, но многочисленные залпы, а после во все стороны разнёсся так хорошо знакомый писарю звон клинкового оружия.

— Что случилось? Ляхи на стенах? — заволновались пушкари, не в силах разглядеть через бойницы происходящее.

— Нет, там только наши!

— С кем же тогда латиняне бьются?

— Помощь царская подошла!

— Да, наверно ратники князя Скопина прибыли! От мельницы ударили!

— Эх подмогнуть бы им!

— Да чем ты подмогнёшь, доходяга!

Меж тем, сражение под стенами обители набирало обороты и ширилось. В предрассветной тьме не было видно сходящихся полков, но по крикам, залпам и звону оружия было понятно — с обеих сторон сражаются тысячи![34]

— Наши пришли! Родненькие! — повторяя эти слова, словно заклинание, Ивашка бросился к воротной башне. — Отворяй ворота, служивые! — крикнул он караульным стрельцам, задыхаясь от радости и быстрого бега. — Наши под стенами! Помощь подоспела!

— А если латиняне ловчее окажутся? — с сомнением потер подбородок десятник, — а нас тут — два калеки. Да и приказа не было. Погодь!

— Да ты чуть-чуть подними! — Ивашка чувствовал, что не выдержит муки ожидания, — я мышкой проскользну — посмотрю что там и как, и сразу обратно!

Многопудовая решетка дрогнула, поднимаясь над землей. Качнулись дубовые ворота. Перекатившись боком по слежавшемуся снегу, Ивашка вскочил на ноги и носом столкнулся с всадником на коне редкой белой масти.

— Здоров будь, Иван Изначальный! — раздался звонкий голос. — Заждался небось, да?

— Юрко! Так это ты, брат, — только и смог вымолвить писарь, от головокружения хватаясь рукой за сбрую и чувствуя, как ослабели ноги.

Георгий спрыгнул с седла, подхватил отяжелевшее тело Ивана под мышки, бережно опустился вместе с ним на снег, поддерживая за плечи.

— Я ж обещал, Ваня! Слово давал!

— Какой ты молодец, Юрко! Как же ты вовремя!

— Все наши здесь, Иван! Все до единого!..

— Ты не уйдешь? Не оставишь меня?…

Георгий улыбнулся своей загадочной улыбкой, покачал головой, откидывая со лба непокорную прядь.

— Как же я тебя оставлю, если ты — один из нас.

— Что значит «один из нас?»

— А то и значит, Ваня. Быть воином — значит жить вечно…

Писарь блаженно откинул голову на плечо витязя, снова увидев на светлеющем небе едва различимый облик молодой женщины и струящийся звездный шёлк в её руках. Еле заметная вуаль ниспадала на стены обители и покрывала её мерцающим сиянием.

— Покров над Троицей, — прошептал Иван, чувствуя, как внутри разжимается взведенная пружина, тело расслабляется и наполняется тихой, полноводной радостью. — Значит, всё не напрасно… Всё не зря…

* * *

Поутру алая заря открыла осаждённым страшное зрелище — всё вокруг стен было усеяно трупами, кто-то стонал, кто-то хрипел в предсмертной агонии. Над побоищем реяли почувствовашие наживу вороны.