Азарт

– На корабле хлеб! – крикнул Янус. Слово «хлеб» всегда действует на толпу.

– Они хлеб африканцам раздадут!

Какой хлеб? Каким еще африканцам? Бредовость фразы усугубилась тем, что толпа голодранцев на причале взорвалась криками:

– Африканцам??? – Не позволим! – Права не имеют! – А мы? Мы как же? – Предатели! – Африканцев в Европу напустили, сволочи! – Хлеб наш отняли!

– Они уже раздают! Наш хлеб! – завопил Янус. – Наш хлеб – отдали – африканцам!

– Африкааанцаааам??? Нееет!!!

Возбудить ненависть толпы просто; теперь-то я ученый – а вот тогда этого приема не знал. Толпа нищих – безотказное орудие убийства; надо только сказать им, что есть другие нищие, которые тоже претендуют на сострадание. Страдание – это своего рода последняя привилегия в обществе; право на страдание – этой индульгенцией нищие делиться не хотят. Для раба подаяние и милость богача – это заслуженная мзда за страдание. Раб страдает, и общество признало за ним это право, узаконило его состояние. Но что, если и эту последнюю привилегию отберет еще более нищий?..

Бедняки неохотно идут на штурм господского замка, нарушать законы инстинктивно боятся. Но убивать еще более нищих – на это идут легко. Бедные слободские мужички организуют погром нищих евреев; армия голодных русских идет в атаку на армию голодных финнов; гладиаторы убивают гладиаторов – в сущности, это еще римский обычай. Нищие – те же гладиаторы.

Важное свойство бедняков – ревность к другим беднякам. Нет больших ненавистников у сирийских беженцев, приехавших в Германию, нежели еврейские эмигранты из Советского Союза.

Не пускать беженцев из Африки – убеждение еврейской диаспоры в Европе. Почему евреи должны отказать беженцам из Африки спрятаться в тех же странах, где они сами нашли приют, это непонятно. Однако отпихивают от ковчега руками и ногами: прочь, отребье! Прочь, нищеброды! Это нас, голодранцев элитных, сюда по праву пустили – а вы уже лишние!

– Даешь корабль! – крикнул Янус пронзительно.

– А кто трусит – пусть идет вон! – выл лысый актер. – Проваливай, трус! Кто трусит, тот не мужик!

– Кто тут трус? – залихватски гаркнул плюгавый Яков. – Может, ты, рыцарь?

– Я не трус, – робко сказал Цветкович-Ламанчский.

– Тогда на корабль, рыцарь! Веди нас!

– Вперед, – сказал Дон Кихот, – вперед, граждане.

Миром правят даже не деньги. И даже не идея неравенства. Это тоже правит, но не это главное.

Чем дольше живу, тем виднее: миром правит трусость.

Боятся все. Боятся все время.

Некоторые называют свой страх лояльностью, осторожностью, взвешенным поведением. Но это обычный страх.

Боятся отбиться от стада, нарушить конвенцию кружка, сказать поперек групповой морали. А что это за групповая мораль – государства, церкви, колледжа, борделя, опг, редакции, кухни и т. п. – значения не имеет. Самая сильная скрепа – аморальная мораль толпы; ее боятся нарушить все.

И пока миром правит трусость, с миром можно делать что угодно.

– Бей! – гаркнул Яков.

Толпа, сначала нехотя, едва перебирая ножками, тряся головками, пришла в движение.

– Приготовься, – сказал Хорхе. – Сейчас.

Стояли на палубе и ждали толпу; стоглавая вошь, перебирая ножками, ползла к кораблю. Вошь была потная и терпко пахла. Запах толпы повис в мутном мареве порта.

– Когда будут на сходнях, бросай гарпун, – сказал мне Хорхе.

Хорхе поднял свой гарпун. Он действительно был готов убивать. Поднял гарпун и я.

Краем глаза я видел немцев. Штефан не шевелился, не произнес ни одного слова; огромные руки со вздувшимися жилами лежали на фальшборте. Глаз его я не видел, немецкий рыбак прикрыл веки.

– Мы не можем драться! – Крикнула Присцилла. – Здесь дети!

Почему она про детей вспомнила – не ведаю. Своих детей у нее не было.

– Уведите детей, – сказал я жене и Саше. Саша не отходила от оксфордского профессора и на своих дочерей даже не смотрела.

– Не можем драться, – рассудительно утвердил оксфордский профессор Адриан, – нас растопчут. Погибнут все – не только дети. Предлагаю покинуть судно. Пусть забирают. Жизнь дороже.

Я хотел рассказать о заговоре, о том, что они все заодно, что их цель – «Азарт». Все это – спектакль! Но времени на рассказ не было.

Толпа катилась к сходням.

Мы все ждали слова Августа.

– Поднять паруса, – сказал Август.

Я подумал, что капитан спятил.

– Выходим в море. У причала оставаться нельзя. Идет смерч.

Мы увидели два черных столба на горизонте.

И ветер пришел в гавань.

Глава девятнадцатая Буря

Сперва никто ничего не понял. Какой смерч? Нет никакого смерча – тихая жаркая погода.

Только увидели: что-то не так стало на пристани. Изменился воздух – закрутился ветер, сухие листья вдруг завертелись в жарком воздухе.

Смятая газета вылетела из урны, поплыла над головами людей.

Все следили за полетом газеты.