Азарт

– Видимо, это лучшее, что я могу, – сказал Август.

Мы спустили трап к шлюпкам. Один за другим члены экипажа «Азарта» подходили к Августу, чтобы проститься, но близко не приближались, а кивали издалека и спешили перелезть через фальшборт.

– Вот так все закончится? – спросила Присцилла. – Это и есть твоя Утопия?

– Видимо, это самое важное, что может сделать Европа – осветить путь другим. Европа уже не раз так делала, – сказал Август. – Разными способами. Ренессанс, Просвещение, это понятно. Но даже в свете большой войны начинались великие стройки. И революции. И тогда люди понимали что-то.

– И что, нельзя иначе? Только войной или взрывом?

– Это просто маяк, – сказал Август.

Рыбак Штефан сказал:

– А как же наши планы? Наша общая семья?

Он говорил голосом потерявшегося ребенка – он, сильный высокий мужчина.

– Наша семья остается. Я ухожу, но семья остается.

– Без тебя уже не будет никакой семьи.

Август ответил ему так:

– Я строил общую семью и продолжаю ее строить. Мы с вами встретились случайно – кого-то я пригласил к себе на корабль, кто-то пришел без приглашения – помнишь? Но это была неслучайная случайность. Я принимал всех, потому что знал: вы все неслучайные. Образованный или неуч, законник или вор – мне было все равно. Разве плохо, что мы все – разные? Что такое общая семья?

– Равенство, – сказал анархист.

– Братство, – сказал рыбак.

– Единство, – сказал актер.

– Свобода, – сказал музыкант.

– Послушайте, что я скажу, это важно. – Август прикурил новую сигарету от старой, которую уже докурил до фильтра, – он закурил новую, чтобы огонь всегда был рядом с порохом. – Послушайте, – Август говорил сбивчиво, но мы слушали внимательно, – семья – это и единство, и равенство, и братство. Все вы верно сказали. Но наши отношения меняются каждую минуту – как же сделать, чтобы единство было постоянным? Единство внутри семьи – это долгий путь совместной жизни, а совсем не окончательная форма отношений. Я не хотел перевоспитать никого из вас. Я бы не смог ничему научить, слишком мало знаю. Я хотел, чтобы мы учили друг друга. Семейная жизнь включает в себя споры. И даже ссоры. И даже расставания. Мы можем расстаться, вот как расстаемся сейчас, но мы пребудем единой семьей. Вы не забудете меня, а я буду с вами всегда. Семья – это долгий путь к взаимному пониманию, а не единообразие. Окончательная форма общности пусть будет в казарме, у военных – у них устав; а единство христианское учит нас совсем иному. Единство христианское – это совсем не закон; законы сделаны злыми для злых. Заповеди – не законы; семья – это не поглощение одним многих. А империя – это не путь к единству. Единство – это союз противоречий, пусть так и будет. Поэтому африканец мне так же дорог в семье, как европеец. И европеец вовсе не учит африканца, но принимает его – в то время как африканец принимает европейца.

Он замолчал, затянулся и, выдохнув дым, сказал:

– Идите скорей, времени уже нет.

– Я останусь с тобой, – сказал ему Штефан.

– Нет, ступай. Честное слово, ты на берегу будешь нужнее.

– Мне надо что-нибудь сделать? – спросила Присцилла. – Деньги есть, я могу, если надо…

– Их не примет Англия, – сказал Август, – но когда они высадятся на французский берег, сделай так, чтобы их там хорошо встретили.

И Присцилла сказала:

– Хорошо.

Один за другим мы перелезли через фальшборт, я осторожно спускал в шлюпку детей, а Хорхе их принимал.

Слов для прощания я не нашел. Надо было сказать нечто самое важное, но никаких слов не было.

Перелез через борт, махнул Августу рукой. Вот и все.

Шлюпки отошли от борта «Азарта». В нашей шлюпке на веслах были немцы, гребцы они были опытные, и шлюпка шла уверенно и легко. В соседней – гребли Хорхе и Йохан, они тоже справлялись.

Мы отошли на изрядное расстояние, когда раздался взрыв.

Это был тяжкий удар, гулкий, как голос Бога.

Было страшно – но это было так величественно, что страх отступил.

Огромный белый столб света озарил все пространство.