Азбука для непослушных

Глаза увидят ковчег, а что внутри — не узнают, потому что все, обладающее внешней сущностью, обладает и внутренней, и всякая плоть скрывает свою утробу; глаза видят то, что видимо и что уже видено, а не видят того, что невидимо и еще не видено; как говорит отец Варлаам, старейший и мудрейший из нас: человеческие органы чувств только на легкое гожи, а на трудное нет. А ведь и я — человек (пусть и самый большой неуч во всем монастыре) и вижу то, что видимо, и потому я узрел внешнее: я увидел, что он пришел, ибо это было видно; но не увидел, откуда пришел, не увидел утробы, из которой он появился, чтобы стать видимым и чтобы я мог его видеть.

Иногда я думаю, что он появился откуда-то, но иногда мне кажется, что, может быть, он пришел из ниоткуда. Но как можно прийти из ниоткуда, я по своей глупости понять не могу, хотя отец Варлаам говорит, что только из ниоткуда можно дойти куда-то и только из ничего может появиться что-то, потому что не было никакой необходимости сотворять второе из первого, ибо тогда оно не сотворенное, но повторенное. Ведь и Бог из ничего, а не из чего-то сотворил мир. Так было, и так будет: Бог сотворяет, человек повторяет. Только женщина из чего-то, а не из ничего, была сотворена, то есть — повторена: из ребра человеческого, и поэтому отец Варлаам говорит, что она не Божья тварь, но тварь человеческая, и что в книге Бытия ошибка, а отец Евфимий яростно тому противится и не любит отца Варлаама за то, что тот говорит так мудро.

Вот такие и многие другие вопросы меня мучают, и нет у меня ответа на них, ибо не способен я на подвиги. А отец Варлаам всегда говорил о подвиге: надо совершать то, что невозможно, а не то, что возможно; надо видеть то, что невидимо, а не то, что видимо; надо окрестить то, чему нет имени, а не переименовывать то, что уже получило имя. Все остальное случится и без нас.

Так что, когда я размышляю о событии его прихода и когда стараюсь увидеть то, чего я тогда не видел, и найти имена для того, чего я тогда не знал, я думаю, что он пришел, да не пришел, а был здесь, ибо не был нигде, и что мы его встретили только потому, что он все время был с нами. Ибо у того, что он принес с собой, было два края: видимый и невидимый.

А принес он: черный ларец и топор.

И после того, как он пришел, мы стали видеть предметы, события и перемены изнутри, заглядывать за то, что видится глазу. Мы увидели то, что увидели, и очень испугались, потому что за чем-то скрывается настоящее нечто, за людьми — прячутся настоящие люди, за словами — настоящие слова, и, наконец, за буквами — настоящие буквы; так что мы начали притворяться, что все еще видим мир снаружи, что нам доступна только кора вещей: кожа людей, кожура фруктов, поверхность вод. Мы были не готовы к подвигу: признать свое поражение, освятить его величие, смириться с тем, что мы слепы и незрячи, что не видим далее собственной души. Ибо тяжко, адски тяжко человеку притворяться, что он не видит того, что находится внутри вещей, когда он узрел находящееся под покровом мира.

Тяжелее всего заглянуть в свою собственную ленивую душу, в истинный ад ее видений. А теперь, после того, как каждый заглянул в свою утробу, а отец Евфимий больше всех нас, мы глубоко раскаялись; ибо он пытался научить нас заглянуть за буквы, в их утробу; пытался открыть нам глаза, чтобы слепцы исцелились, чтобы увидели, что за буквами, которые мы пишем сегодня, стоят изображения, и что за каждой из них стоит история или повесть, что-то сокрытое; он пробовал научить нас заглянуть в то, что внутри, но — безрезультатно. Ибо ленива душа человеческая, не сотворена она для вечности и с утра до вечера смотрит, как бы избегнуть мучений и боли, страданий и ада. Земного ада мы избежали, притворившись, что под плотью и кожей ничего у нас нет, что нет у нас души; но неведомо, избегнем ли мы ада подземного? Ибо приподняли мы покров, заглянули под него и вернули его на место; скрыли правду и теперь смотрим на этот покров, как на погребальный саван, который должен скрыть смерть и придать ей видимость сна.