Азбука моей жизни

Но ни разу в толпе зрителей не заблестели очки. Я была терпелива. Прошло три дня. На четвертый я наконец увидела где-то вдали на пригорке человека в очках. Я обратилась к нему: «Пожалуйста, пройдите сюда и помогите мне немного поколдовать». Тут сразу поднялись несколько солдат, но я сказала, что приглашаю солдата в очках. Человек этот был огромного роста и так легко вспрыгнул на грузовик, как будто поднялся всего на ступеньку. Я разговаривала с ним, пока делала свой обычный трюк, и, улучив момент, прошептала: «Пожалуйста, зайдите ко мне в палатку после представления». Он и бровью не повел.

После представления я пошла к себе, сказав моим караульным, что жду посетителя. Я ждала. В палатке быстро становилось темно. Только слабая полоса света падала через щель. Его отражали блестки моего платья, которое висело на грязной стене.

И вот появилась высокая фигура. Голос сказал: «Слушаю, мэм!» Вошедший снял очки. Я сказала: «Очень мило, что вы пришли». Солдат молчал. Я продолжала: «Я не знаю, как вам это сказать». Я ждала. «Вы думаете, куда бы мы могли пойти?» — спросил он.

— Нет… я хотела сказать вам — у меня вши.

— Это меня не волнует! — ни секунды не колеблясь, ответил он.

— Да я не о том.

— Тогда о чем же?

— Как мне от них избавиться?

— Так вот что вам надо! И только для этого вы позвали меня?

— Да.

Тут он надвинулся на меня. Вблизи он казался еще выше. К тому же он был техасец, это вообще особая порода. Голос его звучал угрожающе:

— Вам разве не дали порошка?

— Да, но я думала…

Еще злее он произнес:

— Пользуйтесь порошком и не мойтесь.

Он нагнулся и вышел.

Нам предстояло еще одно представление, и я надеялась, что увижу его. Но этого не произошло. Он почувствовал ко мне отвращение и, будучи техасцем, не привык к такого рода разговорам с женщиной. Его приятели, наверное, ждали рассказов о победе, такой нереальной, но такой близкой.

Какое-то время мы оставались в Аахене. Жили в здании, разрушенном бомбами, — снаружи висели ванны, но все же был кусок крыши. Крыша — это уже нечто убедительное.

Большую часть времени шел дождь. Грязь, сырость.

И потом, здесь были крысы. У этих тварей холодные, почти ледяные лапы. Обычно мы укладывались спать прямо на полу. Я натягивала спальный мешок до подбородка, однако это не спасало. Крысы крутились вокруг, прикасаясь к лицу своими холодными лапами. Это пугало до смерти. И если бы меня тогда спросили, чего я боюсь больше — фаустпатронов или крыс, я бы ответила — крыс.

В Аахене эти твари не оставляли нас в покое. Прежде чем залезть в спальный мешок, я посыпала вокруг порошок против вшей. Однако на крыс он не оказывал никакого влияния. Правда, вшей стало меньше. Потом мы стали обматывать лица толстыми платками, но эти бестии продолжали крутиться вокруг, мешая спать.

Именно в Аахене я познакомилась с парнем из Техаса. Техасцы — особый народ. Говорят, что на уроках географии в их школах Соединенные Штаты Америки рассматриваются как часть Техаса. Техасцы — гордые и самоуверенные люди, но на войне им не было равных.

Техасцы обладают необыкновенной сексуальной притягательностью, которую многие пытались описать, правда, безуспешно. Однажды я сказала одному солдату из Техаса: «Вы очень красивы». Он мне ответил: «Вы не можете так разговаривать с мужчиной». Я очень удивилась: «А что нужно сказать?» «Единственное, что можно сказать мужчине в качестве комплимента, это то, что ему очень идут его брюки».

Это было чистой правдой. На этих техасских парнях брюки сидели великолепно. В американской армии было много выходцев из Техаса — самого большого штата Америки. Слава и уважение им всем! Приветы и поцелуи из этого ушедшего в прошлое времени.

В Аахене мы выступали в здании бывшего кинотеатра. Было, как всегда, холодно и хозяин кинотеатра пришел спросить, не хочу ли я чашечку кофе. От такого заманчивого предложения было невозможно отказаться. Но один мой коллега сказал: «Не пей этого кофе. Он может быть отравлен».

— Почему вы принесли мне кофе? Ведь я на «другой стороне», — поинтересовалась я.

— Я знаю, что вы на другой стороне. Но ведь вы — Голубой Ангел!

Вот она сила кино! И так было по всей Германии!

Возможно, они мне не доверяли, однако не боялись обратиться за помощью, когда нужно было разрешить те или иные проблемы.

Мой родной язык — немецкий. Я — немка и останусь ею при любых обстоятельствах. Был момент, после прихода к власти Гитлера, когда я хотела изменить национальность. Америка приняла меня как раз в тот момент, когда я лишилась родины. Я живу там, выполняю все законы, но в душе остаюсь немкой. Невозможно изменить свои корни. Немецкая философия, немецкая поэзия являются моими корнями.

Разве можно забыть максимы Иммануила Канта: «Поступай так, чтобы максимы твоей воли можно было соотнести с принципами всеобщего законодательства». Или: «Мораль — это не учение о том, как стать счастливым, но о том, как стать достойным счастья».

Мое воспитание основывалось на принципах Иммануила Канта, его категорическом императиве. Я привыкла во всем следовать логике и жду этого от других.