Азеф

– Я сегодня был на Фонтанке, обдумывал план, – рокотал в звоне зала Азеф, – «поэт» должен обязательно стоять на Цепном мосту. Плеве может поехать по Литейному. Это надо учесть.

Мужчина вихлялся всё безобразнее:

В Париже был недавно
Кутил там славно.
В кафешантане вечно
Сидел беспечно…

– Только знаешь, я твоему Алексею не верю. Ты думаешь, он хорош для метальщика? Ведь тут нужен железный товарищ. А Алексей нервная баба.

– Пройдет.

– Что значит пройдет? И ставить дело прямо у департамента – всё-таки идти на отчаянность. У департамента шпиков, филеров кишмя кишит. Или ты думаешь, они такие дураки, что даже к департаменту подпустят?

– Дело тут не в дураках. До сих пор ни один из товарищей не замечал слежки. Все ходили чисто. До четверга три дня. Так почему ж за три дня всё изменится, когда не менялось за три недели?

– Измениться может в одну минуту.

– Если будет провокация?

– Хотя бы. А ты что думаешь, этого в нашем деле не надо учитывать? Разве ты знаешь насквозь всех товарищей? Мне, например, некоторые могут быть подозрительны, – нехотя проговорил Азеф.

– Ерунда! Лучших товарищей нет в партии.

– Ну, как знаешь, – пробормотал Азеф, – я сказал, попробуем счастья. Но если б не желанье товарищей, я бы всё-таки не приступил к выполнению. Можно ставить по другому.

– То есть?

На сцену вплыли мужчина во фраке, женщина в полуголом оранжевом платье. Музыка заиграла томительно. Они начали танец.

– Ну, хотя бы так, – вяло рокотал Азеф, – у Плеве есть любовницы. Одна, графиня Кочубей, живет на Сергиевской с своей горничной. Очень просто. Можно выследить, когда он туда ездит.

– Там?

Азеф растянул губы и скулы в улыбку.

– Нехитрый ты, Павел Иванович, слабо на счет организационных способностей. Всё прямо в лоб. Надо кому-нибудь из товарищей познакомиться с горничной, подделаться, вступить в самые настоящие сношения, прельстить можно деньгами. Когда Плеве будет в спальне, товарищ у горничной, он отопрет двери и всё.

– Ты понимаешь, что говоришь? Ведь это же будет узнано, печать выльет на нас такие помои, что ввек не отмоешься.

– Чушь, не всё равно где убить?

– Не всё равно.

– А я вот, если не удастся твой план, обязательно отправлю тебя на мой план. Ты элегантный, должен нравиться горничным, – и Азеф высоко и гнусаво захохотал.

– Брось глупые шутки, Иван Николаевич, – вспыльчиво проговорил Савинков. – Через три дня может быть все погибнем, а ты разводишь такую пошлость.

Выраженье лица Азефа мгновенно сменилось. Он смотрел ласково.

– Я ж не всерьез.

Савинков смотрел на сцену. Танец был красив. Танцовщики стройны. Тела как резиновые, до того гнулись, выпрямлялись и снова шли в танце.

– Тебе надо денег? – пророкотал Азеф. – Я завтра уезжаю.

– Уезжаешь?

– Да. По общепартийным делам. После акта пусть товарищи разъезжаются.

– Кроме тех, кто будет на том свете, конечно? Не слушая, Азеф отдавал приказания:

– Часть пусть едет в Киев, часть в Вильно. А ты приезжай в Двинск, мы в субботу встретимся на вокзале в зале 1-го класса. В случае неудачи все должны оставаться на местах. – Он передал Савинкову, толстую, радужно-розовую пачку денег.

25

В паршивой гостинице «Австралия» Каляев не спал, писал стихи.

Да, судьба неумолима
Да, ей хочется, чтоб сами
Путь мы вымостили к счастью
Благородными сердцами.

Номер был вонючий. Коптила керосиновая лампа. За перегородкой слышались возня, взвизги. Каляев был бледен, на бледности лица мерцали страдающие глаза. Пиша, склонялся низко к столу.

Миг один и жизнь уходит
Точно скорбный, скучный сон
Тает, тенью дальней бродит,
Как вечерний тихий звон.

Дверь его номера стремительно растворилась. Через порог ввалился пожилой, бородатый человек с совершенно расстегнутыми штанами. Человек был пьян и икал.

– Ах, черти дери, – крякнул человек, – простите коллега, не в свой номер попал, – и икая, заплетаясь ногами, повернулся и хлопнул дверью.

Каляев не отвечал, не заметил человека с расстегнутыми штанами. Ему было тепло и зябко от музыки стиха.

Что мы можем дать народу
Кроме умных, скучных книг,
Чтоб помочь найти свободу?
– Только жизни нашей миг.

По улице, звеня, прошла утренняя конка. Каляев кончил стихотворение. Встал и долго стоял у окна, смотря на рассветающую улицу.

26