Азиатская книга

Два года назад у двадцатисемилетней Шамины нашли глиому ствола головного мозга. Эта опухоль неоперабельна, лечению химиотерапией практически не поддается. Единственное, что можно сделать, — это облучить и, если повезет, отсрочить смерть на год-два. Что и было сделано — настолько успешно, насколько возможно в ее ситуации. Что дальше, гадать не приходится. Но то ли Шамина с мужем отказались верить прогнозам врачей, то ли, наоборот, рассудили, что надо действовать, раз времени в обрез… Через несколько недель после окончания лучевой терапии она забеременела («Понимаете, доктор, мы ведь давно пытались завести ребенка, ничего не получалось. Уже было отчаялись. А тут такая радость!»). Теперь у Шамины двухлетняя дочь, а сама она подключена к аппарату ИВЛ, но сохраняет ясность сознания и даже «разговаривает» с родными, шевеля мизинцем правой руки. Это шевеление — последний канал связи с окружающим миром.

Каждое утро отец приводит девочку в больницу пообщаться с мамой. Рослый бенгалец с волосатыми ушами и дурно пахнущими подмышками. Хозяин забегаловки Curry without worry. Вызывает меня в коридор, спрашивает, сколько его жене осталось. Трудно сказать, может, несколько дней, а может, три недели. Болезнь прогрессирует, и все возможные варианты лечения исчерпаны. Но, протестует он, семья еще не готова сдаться. Нельзя ли повторить курс лучевой терапии? К сожалению, повторить нельзя. Продолговатый мозг уже получил максимально допустимую дозу радиации; при передозировке начнется радионекроз, откажут центры дыхания и сердечной деятельности. «Но ведь они и так откажут! Пожалуйста, доктор, посоветуйте что-нибудь. Аппани-бабу говорил, что вы все можете». Аппани-бабу слишком добр.

— Что мне делать, Пи? — Я, как всегда в трудных случаях, советуюсь с Прашантом («Если кому и под силу…»).

— Ты сам прекрасно знаешь, что делать, — строго отвечает Прашант. — Направить в хоспис.

— Они не хотят в хоспис.

— Тогда направь их обратно к Аппани, пусть он разбирается.

— Может, попробовать стереотактику?

— Спалишь ствол, и дело с концом.

— Но ведь радионекроз начинается не сразу.

— Ну да, опухоль может ее убить за несколько дней, а радионекроз — через два-три месяца. То есть в лучшем случае ты дашь ей небольшую отсрочку. А сама-то она что хочет?

— Вроде бы то же, что и ее муж. Повторить лучевую терапию. Хотя вообще трудно понять, она же только мизинцем шевелить может.

— А теперь представь себе, что твоя стереотактика спалит ей ретикулярную формацию. Мизинец перестанет шевелиться, и она будет полностью отрезана от внешнего мира. Синдром запертого человека. По-моему, это хуже смерти, нет?

— Не знаю, Пи. Понятия не имею, что делать.

— Вот из‐за такого я и стал атеистом.

— Не меняй, пожалуйста, тему. Скажи лучше, как мне поступить.

— Я и не меняю, — обиженно отвечает Прашант. Это значит, о моей клинической дилемме он сказал все, что мог, а сейчас настало время для отвлеченных дискуссий. — Все взаимосвязано, Алекс. До того как речь зашла о твоей пациентке, мы с тобой говорили…

— Ты говорил о «Бхагавадгите». А я тебя перебил. Извини.

— «Гита» начинается с того, что смерть иллюзорна и не стоит переживаний. «Бытие непричастно небытию, небытие — бытию…» Но человеческое страдание — оно-то неиллюзорно, что бы ни говорила по этому поводу веданта. Я вижу, как мучаются мои пациенты, и я не вижу смысла поклоняться источнику их страданий. Самая большая жертва, которую я могу принести Ишваре, — это отказаться в него верить.

— Ты у нас прямо Иван Карамазов.

— Кто-кто?

— Карамазов.

— Это русская книга, да?

— Ты, которого так интересует религиозная философия, не читал Достоевского?

— Ну-ну, я уже, кажется, догадываюсь, что будет дальше. Сейчас выяснится, что все, о чем я говорю, было сказано каким-то русским гуру полторы тысячи лет назад. Так?

— Нет, не полторы тысячи, а всего сто пятьдесят лет назад.

— Сто пятьдесят? Ну тогда по индийским меркам мы с ним практически современники.

Я знаю двух людей, способных много часов подряд поносить Того, кто, по их убеждению, не существует. Оба они, обладая незаурядным умом, держат в голове сотни философских трактатов. Оба когда-то были верующими — верили с тем же неистовством, с каким теперь не верят. Оба имеют репутацию завзятых спорщиков, непримиримых и резких в суждениях. Оба — люди одинокие, и в той жизненной позиции, которую они для себя избрали, мне видится нечто подвижническое. Эти двое — русский поэт Алексей Цветков и индийский врач Прашант Чандури. От первого я узнал в свое время об англо-американской аналитической философии, от второго — о философии индийской. Разница в том, что Цветков читает философию, созвучную его собственному миропониманию, а Прашант продолжает штудировать ведическую литературу, которую сам же провозгласил полной чушью.