Азиатская книга

И вот казахские гастроли уже на носу, а планы остаются туманными. От Ербола по-прежнему ни слуху ни духу; партия моих книжек, которую три недели назад выслали из Москвы для алматинской презентации, так и не дошла. Я начинаю волноваться, и волнение мое растет после разговора с Максимом Осиповым, красочно вспоминающим, как он летал в Алматы в начале лихих 90‐х. Как вез деньги какому-то знакомому знакомого, авторитету и композитору в одном лице. Как приехал к этому авторитету с другим знакомым, тоже композитором, и как авторитет допытывался у них, знают ли они некоего Эдика. «Не близко», — уклончиво отвечал знакомый Осипова. И тогда авторитет, многозначительно глядя в глаза собеседнику, ошарашил новостью: «Убили его». Максим так по сей день и не знает: то ли он действительно существовал, этот Эдик, и его действительно убили, то ли это была такая фигура речи. Как затем их отправили подписывать какой-то непонятный договор. Квартира на краю города, в ней дюжина мужчин в дорогих костюмах, и все мертвецки пьяны, кто-то прямо в костюме валяется в ванне, кто-то отключился на кухне. «Кто же подписывать будет?» — вопрошает озадаченный Осипов. И навстречу ему поднимается наименее пьяный из присутствующих, представляется: «Меня зовут Ислам». И, помолчав, добавляет: «Это религия такая». И так далее и тому подобное. Для разбитного автофикшна — идеально, но все же я предпочел бы сюжет поспокойней. Поживем — увидим.

Под вечер, за два часа до вылета, написал Ербол: «Посылка пришла. Но я еще не дошел до нее». Посылка — это, хочется надеяться, долгожданные книги из Москвы. Если так, уже что-то!

* * *

По пути из Алматы в Астану — бесконечная степь, вся в белых, голубых и лиловых цветах, в колючих кустарниках, абсолютная плоскость рельефа. Восемьдесят лет назад, во время войны, где-то в этих степях оказались в эвакуации моя бабушка Неля, тетя Клара и прабабушка Соня. Джамбулская область, колхоз «Трудовик». Над ворсистой плоскостью проносятся легкие облака, и все, что было или будет, мигом стирается в этой пустоши, кажется нереальным. Кое-где летняя степь выглядит совсем вылинявшей, переходит из одного оттенка пыльно-бежевого в другой. Пыльно-желтая, пыльно-зеленая, пыльно-бурая… Приглушенные краски, неторопливо чередуясь, сообщают друг другу, что, кроме них, здесь ничего нет, а значит, все спокойно, все далеко. Но зимой тут совсем другая картина. Резкий континентальный климат, температура может упасть и до минус сорока. Воображение рисует заснеженную степь, три женские фигуры, закутанные в платки, с трудом передвигающие ноги против ветра и снегопада. Смазанный архивный снимок, которого нет.

Астана, она же Нурсултан, — постсоветский Дубай в степи, бывший Целиноград. Первое, что ты видишь при въезде в город, — помпезная мечеть с золочеными куполами, рядом — стеклянная башня. Дальше — больше: огромные мечети-новоделы с минаретами-небоскребами. Ербол сказал: «Это мертвая архитектура». Но ведь и купола Самарканда были когда-то новоделами. Современность не менее интересна, чем древность. Тем более что древней архитектуры в Казахстане, кажется, не существует. «Старым городом» называется невзрачный квартал советских пятиэтажек. «Ну да, мы ведь кочевники, никогда ничего не строили, кроме юрт. Поэтому сейчас, когда у нас появляются деньги и мы начинаем строить, это выглядит не ахти. Понатыкано черт-те как, главное, чтоб дорого-богато. Потому я и говорю, что в Астане — мертвая архитектура. У нас в Алматы все-таки по-другому, тут остался советский конструктивизм, со времен Кунаева. Есть на что посмотреть».

И все-таки этот «постсоветский Дубай» впечатляет своим пусть хаотичным и эклектичным, но величием замысла. «Каркасы, трубы, корпуса настырно лезут в небеса…» Золотые стелы, статуи Абая, скамейки с цитатами из Абая и Елбасы. Памятники первым казахским ханам Керею и Жанибеку, карандашевидные памятники ракетам Байконура. Смотровая башня «Байтерек», оперный театр, набережная реки Есиль. Желание создать свое небывалое (например, «Хан-Шатыр», огромный торговый центр в виде ханского шатра: внутри пляж с песком) сочетается с желанием воспроизвести лучшее, что есть в других городах мира. Вот Триумфальная арка, вот пирамида Лувра. Все чудеса света на одном пятачке — так строили Лас-Вегас и Диснейленд. Здешняя пирамида Лувра называется Дворец мира и согласия. Какой-нибудь император династии Цинь остался бы доволен этим названием.