Азиатская книга

Вечером мы сходили в королевский театр на постановку по мотивам одного из эпизодов «Рамаяны». Лаосский балет – еще одна разновидность азиатского театра со всеми обязательными атрибутами: маски, ксилофоны, чередование пения и манерной рецитации, суггестивность и кодифицированность театрального языка. Интересно: «Рамаяна» и «Махабхарата» по сей день остаются чуть ли не главными точками отсчета для искусства и литературы всей Юго-Восточной Азии. В свое время я прочел оба эпоса; прочел даже «Рамакиен», тайскую вариацию на тему «Рамаяны»… Но все это ничуть не помогло мне лучше понять, что происходило сейчас на сцене. Слишком много кодов, пропущенных звеньев. Впрочем, наслаждаться можно и не понимая. Кабуки, но, бунраку, пхансори, пекинская опера – все это я обожаю, хоть и не улавливаю нюансов. Но, увы, по сравнению с вышеперечисленными формами лаосский балет показался мне не слишком интересным. Зато после спектакля был вечерний город, россыпь огней, отраженная в черной воде, речные пароходы, залитые нарядными сверкающими огнями, точно новогодние елки. Толпы гуляющих и всякая всячина ночного рынка. А на следующее утро мы сами погрузились в один из речных пароходов и начали трехдневное водное путешествие по Меконгу.

Дальше – пещера с четырьмя тысячами статуэток Будды, ночевка в деревушке Пакбенг с круглосуточной экспатской движухой и небольшим горным ватом91 периода Ланнатая; харчевня с трогательной, хоть и слегка невменяемой вывеской на английском: «SABAIDEE Sivilay Restaurant Real original organic classic Lao food GOOD food good conversation My wife is a very good Cook LOVELY JUBBLY Gday Mate International Call Let’s try Lao Chop Chai»; пьяное братание с амбалом по имени Барт, диковатым бэкпекером из Голландии, уже второй год слоняющимся по Юго-Восточной Азии; утренняя похмельная медитация на палубе парохода. Беспримесное счастье: смотреть, как горный лес, похожий на водопад, выплескивает свое отражение в гладь реки, а впереди, за излучиной, проступает очертание скалы, похожей на акулий плавник.

5

Фацзан, основатель школы хуаянь, классифицирует течения буддийской философии по тому, как соотносятся в них «я» (сознание, субъект, единство) и дхармы (объекты, множественность). С точки зрения йогачары, как понимает ее Фацзан, дхарм не существует, есть только «я». С точки зрения тхеравады все ровно наоборот: дхармы есть, а «я» нет (не путает ли Фацзан тхераваду с йогачарой? Разве философы йогачары не отрицают реальность виджняны? Или под «я» он подразумевает не индивидуальное сознание, а Единый ум?). Мадхьямака, продолжает Фацзан, отрицает как «я», так и дхармы, но признает реальность отношения между ними. Сам же Фацзан отвечает так: реальны и «я», и дхармы, но было бы ошибкой полагать, что «я» и дхармы – не одно и то же. Иначе говоря, он выступает эдаким буддийским Гегелем, снимающим субъектно-объектное противопоставление. Отвечая на вопрос о происхождении иллюзии, он отсылает нас к двенадцати звеньям существования, лежащим в основе всей буддийской философии. Страдание обусловлено рождением, рождение – стремлением к жизни, стремление к жизни – привязанностью к объектам, привязанность – желанием, желание – чувственным восприятием, восприятие – органами познания, органы познания – эмбриональным периодом развития организма, эмбрион – первоначальным сознанием, первоначальное сознание – впечатлениями из прошлой жизни, впечатления эти – неведением истины. Надо сказать, эта многоступенчатая конструкция сама по себе напоминает гегелевские витки (или, наоборот, гегелевская диалектика – философию школы хуаянь). Я же помню лишь то, что усвоил с детства: интеллигентный человек должен быть в состоянии отличить Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля. Требование отличать тхераваду от йогачары в этот список не входит.

Еще я усвоил буддийский принцип: «В одном акте сознания – три тысячи миров». Вспоминаю его всякий раз, когда вижу многоярусную крышу сиамского вата. Эти крыши дробятся, как фигуры на картинах Боччони и Северини. У итальянских футуристов дробящееся изображение означало «да здравствует движение!», а у сиамских зодчих – дурную множественность сансары. Но какой бы ни была идейная подоплека, выглядит похоже – с той разницей, что от картин Северини рябит в глазах. А сиамская храмовая архитектура великолепна. С нее и начинается новый виток нашего путешествия: Таиланд. Я откладываю свои буддологические каракули и поднимаю глаза на дивное диво под названием Салакеоку или Будда-парк, как его называют в народе. Парк фантастических скульптур, вдохновленных идеями буддизма, своего рода кунсткамера на открытом воздухе или тайский ответ параду хеллоуинских уродцев и чудищ в американских парках аттракционов. На другой – лаосской – стороне Меконга тоже есть свой Будда-парк, и вопрос, чьи чудища чудесней, – из той же категории, что и вечный спор, чья сторона Ниагарского водопада живописней, канадская или американская.