Азиатская книга

По дороге от Шахрисабза на юг («Едем в Термез, это почти Афганистан!») нас тормозят на КПП. Из громкоговорителя слышится произнесенная с сильным акцентом русская фраза «патрульная автомашина». Оказывается, нашу машину давно разыскивают. Лицо Камала выражает явное неудовольствие, но не панику. Ворчит что-то вроде «Сейчас разберемся». Берет мобильник, звонит какому-то родственнику на высоком посту. Не дозванивается. Выходит из машины и неспешным шагом направляется к патрульной будке. Навстречу ему выходит человек в хаки, с автоматом наперевес. Камал что-то ему объясняет. Оборачивается к нам и машет Солижану, чтобы тот подошел. Солижан бежит к будке. Через несколько минут возвращается и обращается ко мне. «You know, what happened is previous car owner did not pay the fines. He owes some money. Well, it’s five million soms. Do you have it?»260 Порядка пятисот долларов. У меня таких денег с собой нет. На нет и суда нет. Солижан садится в машину, а Камал продолжает переговоры у окошка патрульной будки, потом куда-то уходит в сопровождении человека с автоматом. Проходит еще полчаса. И вот эти двое, Камал и солдат, возвращаются, но теперь – совсем другое. Теперь они громко смеются, солдат похлопывает Камала по плечу, предлагает ему сигарету. Но отпускать не отпускает. Закуривают, шутят с девицей, сидящей в патрульной будке (надо полагать, кассирша). Тем временем на скале рядом с проезжей частью как ни в чем не бывало пасутся коровы-верхолазы. Потом к будке вызываются пассажиры машины – все, кроме меня. Шохрух и Солижан теперь тоже стоят возле будки с Камалом, солдатом и девицей. Что-то обсуждают, смеются. О чем и как они там договариваются? Мне невдомек. Все переговоры здесь должны быть неспешными. Это я заметил уже вчера, когда Миша торговался о цене велорикши. Но тут мы сидим уже больше часа, а они все смеются у будки.

Наконец что-то сдвинулось с места. Камал дает отмашку, кричит по-узбекски, я понимаю только одно слово – «командир» («камандэр»), и нас отпускают. Что это было? Мне никто не объясняет, и я не лезу с расспросами. Отмечаю только, что все трое в превосходном настроении. Говорят: «Это надо отпраздновать». И мы едем обедать в тандырную на склоне одной из гор Гиссарского хребта, и я отмечаю, что уже немножко знаю обряд: сначала на столе появляются чай и хлеб. Две лепешки. Нижняя кладется в середину стола, а верхняя разламывается на куски, которые разбрасываются по всему столу. После лепешки приносят ачичук и сузьму261. А затем уже – главное блюдо. Оно ставится в центр стола. И уже когда все более или менее сыты, обязательно заказывается добавка, которую съесть – выше человеческих сил. В конце трапезы – тот же ополаскивающий жест руками, заменяющий молитву после еды. Весь несъеденный хлеб собирается в пакет и уносится с собой. «Мусульман хлеб не оставлят».

После обеда мне показали тандыр: кувшинообразная печь, выстланная хвойными ветками, куда закладывается по три барана зараз. Потом мы заехали на рынок, где продавались сто пятьдесят сортов курута. По пути обратно в Самарканд заехали туда, где снимались «Апачи» и «Ульзана» – культовые гэдээровские фильмы про индейцев по мотивам Фенимора Купера. Сфотографировались на фоне плаката с Гойко Митичем в роли Чингачгука. Взобрались на вершину холма, а там – качели и ларек с сувенирами. У меня получился смешной фотоснимок: Камал на детских качелях. Треники, пузо, суровое лицо поклонника группы «Бутырка».

***

В благословенную пятницу, когда всем мусульманам полагается идти в мечеть, мы с Аллой, Мишей, Камалом и Шохрухом совершили паломничество в Бухару. Собственно, паломничеством это назвал мой бишкекский друг Муса. Когда я написал ему в мессенджере, что мы собираемся в Бухару, он пересказал старую байку о бухарцах, совершивших хадж. Увидев их, местные арабы удивились: «Зачем вам Мекка? Вы же из Бухары, лучшего города на свете, это мы к вам должны ездить!» В довесок прислал четверостишие:

Агар он турки шерозӣ ба даст
орад дили моро,
Ба холи ҳиндуяш бахшам
Самарқанду Бухороро.

И пояснение: «Хрестоматийная газель Хафиза про то, что он отдал бы Самарканд с Бухарой в придачу за право нарисовать на лбу ширазской тюрчанки индийскую точку – знак замужней женщины».

Я в долгу не остался: откопал в гугле прочитанные когда-то в юности стихи Рудаки. Отправил Мусе: «Лишь ветерок из Бухары ко мне примчится снова – жасмина запах оживет и мускуса ночного…»262 И приписку: «Гляди, мы тож не дураки: в пути читаем Рудаки!» Однако по части остроумных дву- и четверостиший Мусу не переплюнуть: он мастер «порошков», сочиняет их, что Хафиз с Хайямом – свои хрестоматийные бейты.