Азиаты

С вечера до полуночи, собравшись у Татищева, губернская знать и князь Голицын поднимали тосты за восшествие на российский престол дочери Петра. Много было произнесено слов хороших о ней, но больше поносили её врагов — Остермана, Головкина и прочих бироновских прихвостней. Утром, придя в канцелярию, Татищев написал собственноручно письмо на имя Бестужева-Рюмина и Воронцова, возвещая, сколь радостно приняла далёкая Астрахань восшедшую на русский престол императрицу Елизавету. В этом же письме просил Василий Никитич канцлера сыскать время и заняться укреплением русских позиций, кон отодвинулись далеко на север, а персы, не останавливаясь на занятых землях но Каспийскому перешейку, продолжают напирать на самою Астрахань. И отослал его с курьером. Ждать ответа долго — посему, рассудив здраво, на свой страх и риск стал укреплять воинские силы. Выехал на судоверфь астраханскую, собрал мастеров-корабелов, приказал строить новые суда, а для чего — и так понятно. Ну как начнётся война с Надир-шахом, так с моря и будем бомбардировать его портовые города — Дербент Баку, провинцию Гилянь. И десанты можно будет высаживать на каспийских берегах. Корабелы приняли приказ, как должное, но запросили доне! на лес и. прочие материалы, необходимые для постройки кораблей. Татищев заглянул в казну губернаторскую, а в ней блоха на аркане да вошь на цени. Снова отправил послание канцлеру Бестужеву — денег запросил на постройку военных судов. Долго ждал ответа из Петербурга, а получил сообщение совсем иного содержания. Говорилось в нём, что Россия готовится к. коронации её величества, во всех юродах и весях русские и другие подданные России, народы в приподнятом духе ожидают торжества. Надобно и астраханскому губернатору всполошить народ, готовя его к празднеству, а посему не вредно бы пустить по рукам подписные листы. Но особо отмечалось в послании, чтобы персидский двор достойно отметил день коронации императрицы российской. Татищеву предлагалось собрать с обывателей тыщ десять рублей да отправить Надир-шаху, чтобы устроил он пышный пир во имя русской государыни. И снова Татищев, в сердцах уже и с мыслью, где взять столько денег, отметил: «Крепко замутили разум Елизавете треклятые персы!»

Собрал Татищев чиновников, посудили-порядили и пустили подписной лист по рукам. Скудно, но всё-таки пошёл сбор средств на вакханалию персидского двора. А тут опять указ из Петербурга: снабдить войска шаха на Кавказе хлебом и всем прочим, что запросит его величество. И сообщение по делу Остермана и прочих врагов России. Из описанного было видно, что 18 января на Васильевском острове был устроен эшафот. Шесть тысяч гвардейцев и армейский полк, построившись в каре, еле удерживали толпы обывателей. Но вот затрещали барабаны и поползли к месту казни худые повозки. В крестьянских дровнях привезли больного Остермана, остальные шли следом с поникшими головами. Только Миних держался бодро… Четыре солдата подняли Остермана на эшафот и положили на помост. Сенатский секретарь прочитал приговор. Палачи подтащили осуждённого к плахе, как вдруг тот же секретарь вынул из кармана другую бумагу и громко произнёс: «Бог и великая государыня даруют тебе жизнь!» Палач грубо оттолкнул Остермана, и солдаты сняли его с помоста и усадили в сани. Пощадила Елизавета и Миниха. Всех осуждённых приговорили к ссылке: Остермана — в Берёзов, Левенвольде — в Соликамск, Головкина — в Германк. Вспомнила Елизавета о судье Ненлюеве, который отправлял Волынского на плаху. Приказала ехать ему в Оренбург на место князя Урусова…

— Слава те Богу, — перекрестился Татищев, — хоть князю Василию Александровичу покой предоставили. Обо мне бы ты вспомнила, матушка императрица!

Шли недели и месяцы, на Волге и севере Каспия, на Кизляре и Тереке свирепствовала зима. Приостановилась и без того квёлая жизнь в Астрахани. Темень жуткая по ночам, да завывание волков за городской стеной и в чистом поле. Изредка в барских домах и у самого губернатора устраивались балы, но Татищев не был охоч посещать увеселительные вечера. По ночам сидел перед лампадкой, строчил письма в Петербург и писал историю государства Российского. Незаметно прошёл ледоход, очистилась ото льда волжская дельта, птиц поналетела тьма-тьмущая, рыбаки астраханские подались к Тереку и Куме на подземные погреба — вавилоны — коптить и солить рыбу. И вновь персы напомнили о себе: захватили рыбацкие лодки и рыбаков вместе с ними. Мирза Джелюль отправил одного из русских к губернатору с требованием везти в персидский лагерь провиант и лошадей. Напоминал в письме мирза Джелюль о Голицыне, чтобы ехал поскорей в Дербент, ибо его Величество Надир-шах «потерял вожжи управления народами Дагестана» оттого, что Россия спит, до самых крыш засыпанная снегом, и русский посланник Голицын тоже спит беспечно. Татищев показал письмо Голицыну. Тот взъерепенился:

— С пустыми руками к шаху не поеду! Где обещанные ему лошади, где провиант для шахских войск?!