Азиаты

Татищева пригласил к себе Волынский в тот вечер, когда слушались его «Рассуждения о поправлении внутренних государственных дел». Ознакомив гостя с петербургскими новостями, первый кабинет-министр сказал важно, с барской вальяжностью:

— То, что было здесь до сего дня, и то, что в киргизских степях творится, — всё это суета сует. Не сладится то, что творимо много, будет плохо для всех, и для киргизской степи тоже. А посему прошу моих дорогих конфидентов послушать, что мной написано… Итак, начну с укрепления границ и об армии, а также о церковных жёнах, о шляхетстве, о купечестве, о правосудии н экономике…

Конфиденты смолкли, приготовясь слушать. Татищев, опершись локтем о стол, будто бы внимал рассуждениям Волынского, а сам думал: «За что же меня-то приволокли в тайную канцелярию? Неужто сам первый кабинет-министр о сём не знает? Неужто Ушаков лаже Волынского в свои тайны не посвящает?» Татищев отвлечённо воспринимал обрывки фраз, срывающихся с уст хозяина дома:

— «Для укрепления границ не только приводить в хорошее состояние крепости, но и поселить армию на границах же, в слободках», — зачитывал Волынский.

— «Сенаторам ежегодно обозревать все губернии для усмотрения тамошних непорядков, и для того число сенаторов умножить…

— Звание генерал-прокурора, как соединённое с весьма обширною властью, отменить, ибо он может препятствовать сенаторам в свободном действии, но быть при сенате обер-прокурору…»

Фёдор Соймонов при этих словах довольно покряхтел и выпрямился, а Волынский продолжал:

— «По примеру европейских государств ввести шляхетство в духовный и приказный чин, ибо доныне в канцеляриях все люди подлые…

— Учредить по приходам сбор для содержания священников, не допуская их в необходимость заниматься хлебопашеством…

— Представить шляхетству исключительное право содержать винные заводы, а имеющих достаточные деревни обязать заводить у себя конские заводы…

— Видным дворянам и канцелярским служителям предписать носить платье победнее, ограничивая их расточительность…

— В должность воевод и гражданских чиновников определять людей учёных…»

«Толмуд» Волынского вызвал всеобщее одобрение — не было усмотрено ничего предосудительного, что могло бы оскорбить слух императрицы или её фаворита. Татищев полюбопытствовал:

— А как сама императрица смотрит на «Генеральные рассуждения»?

— Сама она и есть сама. — Волынский скептически усмехнулся, давая понять, что императрица в этом деле «не в зуб ногой». И прибавил в том же гоне: — Ей что не поднеси на подпись — всё подпишет, если Бирон до того не успеет прочитать.

Присутствующие тихонько засмеялись: знали они и о более дерзких выражениях и поступках Волынского.

Первый царедворец, первый кабинет-министр, с каким отчаяньем «вгрызался» он в науку, чтобы восполнить умом мудрых философов мира своё ничтожное, образование. Конфиденты перевели для него Юста Липсия, чтение сочинений которого запрещалось в России, Волынскому же преподнесли наиболее острое из написанного: комментарии на Тацита. «Смелая книга, тут ничего иного не скажешь», — рассуждал он, зачитываясь страницами переведённой книги, в которой Липсий сравнивал Иоанну II, неаполитанскую королеву XV века с Клеопатрой и Мессалиной. Находя сходство между ними и русской императрицей Анной Ивановной, писал карандашом на полях: «Она! Она! Это она!»

В подражание Юсту Липсию Волынский с превеликой охотой писал свои рассуждения «О дружбе человеческой», «Надлежит ли иметь мужским персонам дружбу с дамскими?», «Каким образом суд и милость государям иметь надобно»

«Смел до отчаянья первый кабинет-министр, — подумал с некоторой тревогой Татищев. — С Бироном вовсе не считается. Я-то тоже подал донос на Шемберга, а о фаворите самом не подумал. Ну как Бирон за Волынского возьмётся тогда и мне несдобровать… А может, меня и вызвали к Ушакову за донос на Шемберга?!» Поёжившись от своих догадок, Татищев сказал с сомнением:

— Не боишься, Артемий Петрович, самою-то государыню? Она ведь вся с ног до макушки от своего фаворита зависима.

— Волков бояться — в лес не ходить, Василий Никитич. Скрывать то, что государыня у нас дура, не желаю. От неё у нас житьё хуже собачьего… Система наша ни к чёрту! Смотрю на систему нашу и диву даюсь её несовершенству. Посмотрела бы императрица, как польские сенаторы живут! Польскому шляхетству сам король не может ничего сделать — живут припеваючи, а у нас всего боятся, за всё судят.

— Меня-то за что притянули к Ушакову, не скажешь?

— К Ушакову, говоришь? А может, это ошибка? Может, в коммерц-коллегию? Слыхал я, будто растрата денежная у тебя по Оренбургу, требуется отчитаться. Полковник Тевкелев тоже приехал в столицу, видно, хотят послушать о делах покойного Кириллова. Не трусь, Василий Никитич, покуда я сам у дверей Анны, ничего с тобой худого не будет. Слышал, будто ты историей российской занят? Интересно бы почитать или послушать.

— Волынский просительно заглянул в строгие, осторожные глаза Татищева.