Азия в огне

И Наде показалось, что она видит поднимающиеся над городом кровавые облака. По багровому небу словно мчатся чудовища, подобные китайским драконам, за ними появляются угрожающие вереницы фантастических всадников, потрясающих факелами, размахивающих огненными мечами, а там, — далеко-далеко на западе — смутно мерещится Европа, на которую направлен весь этот необъятный поток пламени. И в то время, как Тимур, весь озаренный отблесками сияния, исходящего от земли и неба, царил над всей этой картиной, как гений зла, из глаз Нади струились горькие, жгучие слезы.

II. Открытие доктора

В то время как свидание Нади с Тимуром заканчивалось на террасе в багровом ореоле азиатского празднества, во внутренней части укреплённого дворца собрались товарищи молодой девушки и беседовали.

Разумеется, они и не подозревали о том, что происходило недалеко от них, и их глубокая грусть не была увеличена без нужды. Воспоминание о Наде, о том, что она изменила их священным, культурным задачам, неизвестность о её участи в продолжение долгих недель, с тех самых пор, как она исчезла за расписной драпировкой императорской палатки — все это камнем давило их души. Они об этом редко говорили, но думали непрерывно. В их трагическом положении, когда, просыпаясь, они каждый день удивлялись, что еще живы, когда события, невольными свидетелями которых они были, казались им кошмаром, тяжелым сном, переносящим их то от отчаянья к восторгу перед всем виденным, то от восторга к отчаянью— поступок их товарки был той открытой раной, которая кровоточила непрестанно.

Этим вечером, насмотревшись целый день на грандиозные сцены коронования, от которых их глаза, вначале негодующие, потом уже не могли оторваться — так гипнотизировала их волшебная прелесть этой необычайной обстановки, а уши еще были полны громом приветственных кликов, они едва прикоснулись к еде, несмотря на то, что она была сервирована с роскошью, всегда одинаковою, несмотря на все трудности пути.

Непобедимая сила судьбы, от которой нельзя убежать, казалось, правила этим триумфом азиата в самом центре Азии.

И, тем не менее, несмотря на их заключение и душевные муки — эти люди не теряли ни мужества, ни надежды. Если бы Тимур слышал их разговоры (а кто знает, не бывали-ли они ему очень точно передаваемы?), он должен был бы окончательно отказаться от мысли привлечь их на свою сторону. Они пленниками были, пленниками оставались и всегда ожидали смерти. Только Надя и была их спасительницей и защитницей, они в этом не сомневались.

Меранд, сохранивший свое несравненное хладнокровие, происходящее от ясности ума и от физической и моральной выносливости, делавшей его естественным главою и опорой товарищей, вкратце резюмировал все, что случилось со времени прибытия в Самарканд, и заключил:

— Сегодня, в день коронации, желтое движение достигло своего апогея. Тимур сейчас поднялся на такую высоту, на которой человек теряет сознание действительности. Он считает себя властителем мира и не сомневается ни в чем, особенно в своем могуществе!

— И он имеет на это полное право, — заявил Германн: — он покорил пустыни, горы и людей… За ним идут неисчислимые полчища, которых не пугает смерть!

— Свидетельствуют об этом груды скелетов, образующих лестницу на Памиры! — прибавил доктор, юмор которого не покидал его в самые критические минуты его жизни: — Мир, над которым властвует Тимур, удивительно костлявого характера!

Этот поэтический образ, созданный почтенным доктором, навел европейцев на воспоминание об изумительном переходе, сделанном желтыми полчищами через Памиры. Они могли наблюдать только один путь, тот, по которому они прошли. Но, случайно или преднамеренно, их вели зигзагами, причем они то взбирались на восточные склоны со стороны Тарима по укутанным облаками уступам, следуя с севера к югу через плоскогорье, обдуваемое леденящим ветром, то перерезывали на снежных покатостях, ведущих к западу, марширующие колонны, упирающиеся в Ферган. В продолжение трех недель они созерцали ужасающее и грандиозное зрелище. В страшные бури и грозы, на высоте, превосходящей пять тысяч метров, значит — превосходящей Монблан, по всем уступам, по всем дорогам, по всем тропинкам, по следам, оставленным животными, желтое нашествие одолевало хаос гор, подобно мириадам муравьев, взбирающихся на глыбу земли. Они крошили скалы, выравнивали плоскогорья, прокладывали удобные пути по оврагам.

За вооруженными людьми следовали миллионы животных, везущих женщин, детей и развернутых фронтом в сто пятьдесят миль, между Джунгарией и Гинду-Ку.

— Быть может, Индия также следует за ними! — воскликнул Боттерманс, скандинавское воображение которого хранило яркое воспоминание об этом неслыханном походе: — Но сколько трупов, усеявших все склоны гор, заполнивших все овраги! Вся памирская дорога вымощена человеческим мясом. Нам выжгло глаза — это зрелище!

И чувствительный Боттерманс, глаза которого действительно были красны от тайных слез, проливаемых по Наде, опустил голову на руки.