Азия в огне

Но Тимур приблизился к ней и протянул руку жестом, одновременно мягким и повелительным. Она медленно опустила в нее свои пальчики, и Тимур повел ее к шелковистым коврам и усадил ее возле низеньких столиков, уставленных золотыми чашками, чеканными кувшинами и серебряным самоваром, украшенным бирюзой. Стоя, он долго смотрел на нее. Затем, прерывая взволнованное молчание, завоеватель произнес неровным голосом:

— Не угостите ли вы меня чаем, Надя?

Молодая женщина влила кипящей жидкости в приготовленные чашки, и по комнате разлился тонкий аромат царственного цветка. Она взяла одну из чашек и молча придвинула к Тимуру.

— Отпейте! — приказал он.

Она удивленно взглянула на него и коснулась губами края чашки.

Тимур быстро принял ее у неё из рук и, подняв ее до высоты своих засверкавших глаз, устремленных на молодую девушку, воскликнул:

— Из этой чашки, которой коснулись ваши уста, пью за вас, Надя, как за царицу Азии!

Бледность покрыла её черты, и она протянула руку как бы в знак протеста, но Тимур продолжал:

— Надя, я тебя не видел с того незабвенного часа, когда ты разгадала, что я люблю тебя. Ты, невидимая, шла вместе со мною за толпами моих войск. И, во время походов и сражений, в песках Гоби и снегах Памиров, сердце завоевателя было верно тебе. Сегодня на моем челе засияла слава всех прошлых веков. Азия короновала меня, как своего сына и повелителя. Мир принадлежит мне! Но мое торжество не будет полным, если ты не разделишь его со мною. Сама судьба привела тебя ко мне. Ты сама поняла это! Ты — моей крови и вняла голосу судьбы. Раздели же со мной мою корону, корону, которую ты видела сегодня на моей голове при всеобщей радости и ликовании.

Надя слушала, смущенная, так как эти речи сулили ей то, что превосходило её страхи или её желания.

Быть женой Тимура, разделить его трон — хорошо ли она понимает смысл слов, которые поражают её слух.

Бледная, со стиснутыми губами и полузакрытыми глазами, она не могла вымолвить ни слова.

Тимур приблизился к ней и схватил ее за руку.

— Будьте со мною, Надя! Вы будете красою и милостью, царящими над моим победоносным шествием. Вы будете его путеводной звездой, я это чувствую. Мы, победители, в свою очередь, нуждаемся в женском милосердии!

Последние слова помогли Наде собраться с мыслями, и она быстрым движением отняла свою руку у Тимура, пристально на него взглянула и спросила:

— Где мои друзья? Что с ними?

Тимур сначала удивился, затем улыбнулся.

— Вы не забыли о них!.. Они живы!..

— Они живы?! Они здесь? Что вы хотите с ними сделать? О! Тимур!.. Вы говорите о милосердии женщин — искренни ли вы? Вы взяли мою жизнь, взамен их жизней. Сдержали ли вы вашу клятву?

Слова торопливо и прерывисто слетали с дрожащих уст Нади. Она встала и как бы приготовилась к защите.

Пламя гнева покрыло краской чело императора. Но взгляд его скоро смягчился.

— Тимур держит свое слово полностью. Царице Азии он не отказывает ни в чем. Европейцы следовали за мной и видели мое торжество. Как и ты, они сегодня присутствовали на короновании. Я действую вопреки голосу крови, оставляя их в живых. Ламы предсказывают мне, что их присутствие станет для меня роковым. Что мне до того!

Если ты меня любишь, я всегда буду достаточно силен, чтобы их не бояться. Твоя любовь — ручательство за их жизнь и за мою!

По мере того, как Тимур говорил, Надя все более и более убеждалась в его искренности и в той власти, которую она имеет над ним. Успокоенная за своих друзей, она могла теперь разговаривать и отвечать на изъяснения завоевателя.

Он производил на нее странное впечатление и внушал ей неотразимую симпатию — этот победитель, не побоявшийся предложить корону ей, европеянке, пренебрегая враждой фнатических лам. Но душа её была охвачена мучительным нежеланием подчиниться увлекающему ее року. Спасая своих друзей и себя такою ценою, она должна порвать с Европой и всем, что ей было дорого до сих пор.

— Вы сдержали ваше обещание, — вымолвила она наконец: —и я сдержу свое. Я — в ваших руках и склоняюсь перед судьбой. Но если я с разрывающимся сердцем отказываюсь от Европы, расстаюсь навсегда с друзьями, чью жизнь вы мне дарите — есть одна вещь, которой я останусь верной по гроб. Это — моя религия. Я христианка. Мы с вами молимся не одному Богу. Мой Бог есть единый истинный. Я уважаю ваши верования. В вашем ужасном набеге вы хотите уничтожить, вместе с Европой, и веру, которую я исповедываю. Вы наносите моему сердцу неисцелимую рану, которая всегда будет меня терзать в моей жизни. Взамен моей тяжелой жертвы, раз вы уж хотите приобщить меня к вашему делу, раз уж я должна стать женою Тимура — я имею право требовать, чтобы вы согласовались с обрядами моей религии. Вашей женой — да! Я буду ею! — воскликнула она глубоким голосом: — Я останусь ею до конца! Но — вашей женою по европейскому закону, а не по-восточному!