Азиль

Жизнь во Втором круге кажется сказочной. Воздух чист, кругом цветущая зелень, вместо пустырей — парки. Дети учатся в школах, и не год, как в Третьем круге, а лет по пять-семь. Еду тебе не по порциям выдают, а раз-два в неделю идёшь в соцслужбу или в лавку и набираешь на заработанные купоны всё, что нравится. Когда Рене на днях пришёл с полным пакетом продуктов, которые Акеми видела разве что на городских праздниках, изумлению её не было предела. Пока она уплетала яичницу, Рене смотрел на неё с грустью.

— Тебе кажется, что мы живём, как боги, да? — спросил он тогда. И когда она с жаром кивнула, продолжил: — А на самом деле мы не имеем и десятой части того, что есть в Ядре. А чем они лучше нас, скажи? Думаешь, они умнее? Ни черта! Им лень даже учиться. Если у их спиногрызов ломаются игрушки, они зовут слуг — и те чинят, хотя господа и сами могли бы. Просто у элиты мозги заросли жиром от лени. И что — достойны такие иметь всё? А тогда почему они это «всё» имеют, а мы — нет?

«Мне большего и не надо», — хотела тогда ответить Акеми. Но смолчала. Потому что Рене прав. Азиль может всех накормить досыта — и увиденное в Подмирье это доказало сполна. Все могут жить в чистом Втором круге и не дышать отравленным воздухом в трущобах. И места хватит на всех: дома тут уютны, просторны, и люди не ютятся в тесных квартирках с плесенью на стенах.

«А нас делят на годных и негодных, — с горечью думает Акеми, рассматривая прожилки на листиках рассады. — Прошёл тест — годен, живи в сытости, получай образование и хорошую работу. Не прошёл — паши за чертой, пока не сдохнешь. Мама же прошла этот тест когда-то. Но осталась из-за папы… и умерла от болезни лёгких так рано. Проклятый тест на агрессию и умственные способности! Это не мы придумали, это всё чёртовы элитарии!»

Распахивается входная дверь, впуская в кухню летнюю жару, солнечный свет и Рене. Каждое утро в будни он совершает пробежку по району, а в выходной к пробежке добавляются получасовые упражнения во дворике за домом. Вот и сейчас он мокрый от пота, рубашка прилипла к телу.

— Привет! — улыбается Клермон. — А что с твоим лицом?

— Задумалась, — виновато отвечает Акеми.

— Думать надо, думать — хорошо, — кивает Рене. Сбрасывает в углу лёгкие кроссовки, стаскивает рубаху через голову: — Я в душ!

Акеми провожает взглядом его спину — и ловит себя на мысли, что ей очень не хочется сейчас быть одной. Она возвращается в комнату, застилает одеялом кровать, кидает поверх него подобранные с пола подушки и идёт на весёлое насвистывание Рене, слышное сквозь шелест воды. Прежде чем сдвинуть в сторону полупрозрачную пластиковую дверь, Акеми несколько секунд медлит, глядя на свои голые ноги и улыбаясь.

— Заходи уже, — подстёгивает Рене её решимость.

И вот она уже внутри, и прохладные струи воды рисуют на коже первые дорожки, и крепкие руки Рене прижимают её запястья к стене, и дыхание перехватывает от будоражащего предчувствия. Акеми подаётся вперёд, жадно льнёт к его губам. Рене смеётся и медленно ведёт коленом вверх по внутренней стороне её бедра.

— Вот же голодная самка! Где твоя мораль, Акеми Дарэ Ка? — вкрадчиво шепчет он. — Помыться не даёшь спокойно. Как тебя воспитали?..

— Заткнись! — то ли требует, то ли умоляет Акеми, пытаясь высвободить руки и корчась от всё возрастающего желания. — Пусти-иии… ах!..

— «Пусти» — и что дальше?

Пальцы Рене разжимаются, скользят по коже Акеми, ладони обхватывают ягодицы, стискивают их. Девушка вскрикивает, и Рене тут же гасит её крик поцелуем.

— Тсссс… Не то Сорси услышит и примчится…

Оба смеются, вспоминая, как Акеми вопила в их первую ночь — так, что явились разбуженные соседи. И девушка кубарем скатилась под кровать, решив, что пришла Сорси и обязательно её прикончит.

Вода из душа льётся ледяная: Акеми так удачно оперлась ладонью на смеситель. И нет сил убрать руку — пальцы словно судорогой свело; и одна мысль скачет в голове: «Не упасть. Не упасть! Не упасть…» Скользкий пол, мокрая кожа, губы горят, дыхание сбивается то ли от ледяной воды, то ли…

— Не… ори! — выдыхает Рене ей в ухо. — Уроню…