Азимут бегства

— Мелвиллу очень нравится противоречие, заключенное в белом цвете: чистота и благодать, с одной стороны, а с другой — безымянный ужас: проказа, альбиносы, белые балахоны.

— Ты считаешь, что будишь в людях такие вот эмоции?

— Книга вышла в то время, когда люди только что поняли, что Бог — это идея, которую можно убить. Может быть, в «Моби Дике» кит есть символ Бога. Ахав всю книгу пытается убить Бога. Но стоит, однако, помнить, что Моби Дик — белый кит. Он — альбинос, и когда все сказано и все сделано — он побеждает.

30

Стена Плача превосходит любое, самое живое воображение. Старый камень цвета пустынного солнца, нарезанный и спрессованный в виде кирпичей размером с циркового толстяка. Камни вросли в землю так, что площадь, на которой они стоят, напоминает кратер, место археологических раскопок, вокруг которого может расти весь остальной Иерусалим. И он растет, будьте уверены. Какая пестрая смесь: торговцы травкой, промышляющие своим товаром в толпе туристов, карманники, одетые как иудеи, мусульмане и христиане — без разницы. Отшельники всех мастей и оттенков. Вокруг творится столпотворение, какого не увидишь больше нигде в мире, — лысые и бородатые, кричащие и брызжущие белой слюной с сухих губ, волосы всклокочены и стоят торчком, как невиданные антенны, короткие еврейские бачки, пейсы, завивающиеся под подбородком, глаза, видящие только одного Бога. Величественные женщины, у которых вместо хребта — стальные стержни, в глазах твердость и прямолинейность, они несут сюда свои печали, но ни унции больше, есть и другие — женщины, настолько придавленные словом своего Бога, что они не могут двигаться иначе, чем ползком по горячему песку. Мистики, парящие в воздухе за закрытыми дверями своих домов, протыкающие булавками свою плоть, ходящие босиком по горячим углям. Маленькие дети, пишущие свои молитвы, обеты и желания — вы ни за что не смогли бы пересчитать эти желания. Каждый пишет их на одном-двух клочках бумаги, скручивает, складывает и всовывает в трещины, углубления, во всякое, еще оставшееся свободным место в стене, и это продолжается десятилетиями, столетиями, и никто не знает, откуда взялась эта традиция, где она коренится, почему она захватывает души всех людей, — мы можем во всех других проявлениях ненавидеть друг друга, но мы можем надеяться, мы можем мечтать, мы можем иметь так много общего.

И вот наступает одно прекрасное утро. Маленький мальчик, наверное, семит, становится на цыпочки и протягивает вверх руку. Может быть, он дотягивается до более высокого камня, чем тот, который был предназначен ему, кто может это измерить? Обеими ручками он буквально погрузился в толщу стены, вот он уже проник туда до локтей, почти забравшись в пустоту между камнями, в глазах его проглядывает настоящий оборвыш. Этот взгляд трогает тебя до глубины души. Они смотрят и смотрят на тебя, и кто знает, как далеко они видят? Не уверен ли ты, что в этом взгляде — Царствие Небесное?

Однако проходит некоторое время, и он вытаскивает руки из стены. Но ему требуется время, чтобы выпустить из них добычу. Проходят годы. Пилигримы приходят и уходят. Правительства отправляются в изгнание. Меняются границы. Но он остается. Даже самая страшная дневная жара не может согнать его с этого места. Дело обстоит так, словно он упал со страшной высоты и не может выбраться из ямы, оставленной падением. Захватывающий выбор, но если он уйдет, то как тогда узнать всю глубину падения? Во многих ли вещах можно будет тогда сохранить уверенность? Какое уверение можешь ты предложить вместо свидетельства?

Когда он наконец до конца выпрастывает руки из стены, наступает ночь, и темнота скрадывает расстояния, когда все столь важное днем, перестает иметь значение. В ломких пальцах он держит книгу «И Цзин». На рукавах комья грязи. Неужели книга пролежала в отверстии так долго? Случайно ли он отыскал ее? Не сам ли он когда-то спрятал ее туда и ждал, когда она испечется до готовности в горячем камне? Даже его руки, ладони стали неузнаваемо странными, на них сгладились все линии.

Он поднимает руки и подносит их к глазам, чтобы удостовериться.

— Меня нашла парочка хиппи, — говорит Иония.