Читаем Азов полностью

Как плывут-плывут снарядные стружки.На них копьями знамена, будто лесом поросли,На стружках сидят гребцы, удалые молодцы, —Удалые молодцы, все донские казаки!

– А доброе у тебя вино, брат грузин! – сказал Татаринов. – Нет ли у тебя еще такого вина в запасе?

– Вино есть! – ласково сказал грузин. – В Кахетии вина много.

– Кахетия далеко, – сказал Каторжный. – Ты бы нам тут достал такого вина.

Грузин полез в широкие штаны и вытащил оттуда синюю бутылку.

– Когда в Азов приеду, – сказал он, – то привезу вам вина столько, что хватит всем не только пить, а умываться. Не я один – еще Гергибжанидзе сказал: все исповедующие Христову веру грузины, смело сражаясь, нанесли большой урон своим врагам, но не одолели их. Султан и шах поделили Грузию между собой. Панымаешь?

– Как не понять! – сказал Старой.

В дверях кибитки крикнул казак, стороживший вход:

– Гей! Атаманы! Мурзы коней пригнали – четыре табуна, две тысячи! Куда коней девать?

Татаринов вышел, распорядился:

– Нечаев раздаст коней по росписи. Всех остальных коней гоните в табуны!

– Гей! Атаманы! – крикнул другой казак. – Вам жалобу прислал московский дворянин, Чириков Степан.

– От Степки Чирикова писано!

– Давайте жалобу сюда!

Нечаев вошел и, почесывая в затылке, хитро поглядывал на атаманов.

– Читай! – приказал ему Татаринов.

– «Всему Донскому войску…»

– Куда ж «Великое» девалось? – прервал его обиженно Татаринов. – Должно быть, памороки забило жа­лобщику. Читай, как величают!

– «Великого» тут не поставлено, – ответил Григорий.

– Читай, как я тебе сказал: «Великое» – дано государем. Проставишь сам.

– «…Всему Великому Донскому войску, – читал дьяк. – Всем атаманам и войсковому атаману Ивану Каторжному. Московский дворянин, холоп государя, царя всех царств: Владимирского, Московского и Новгородского, царства Казанского, Сибирского и Астраханского и всяких других преславных царств, холоп государя, царя и великого князя, всея Руси самодержца, прежних великих благородных и благоверных и богом венчанных российских государей-царей и от царского благородного племени, блаженные памяти царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси и самодержца, холоп благоцветущей отрасли Михаила Федоровича Романова-Юрьева, сына Федора Никитича Романова…»

– Ну, господи! Понесло! Сколько там у тебя еще всяких титулов поставлено? – вскочив, спросил Татаринов. – Небось «холоп земли Донского войска» не проставил? А надо бы. Читай!

– «…Почто ж вы, атаманы, томите мя, яко разбойника, яко пса свирепого, сковав железами и посадив на цепь? Сижу я в Монастырском восемь недель и погибаю у вас голодной смертью. На просо посадили. Гулять мне не дают. Света не вижу божьего… Привез я вам на Дон царского жалованья… две тысячи рублей. А жалованья того вам… не отдал… Привез на Дон в донской посылке: сто пуд зелья[61], пятьдесят пуд селитры, сто пуд свинцу, сорок пуд серы… Ехал я за послом турским. А вы его убили. А вестей царю я никаких не слал. Великий государь в Москве сидит в неведенье. Отпустите меня с Дона-реки и не терзайте меня, яко волки. Иначе опалы царской вам не миновать…»

– Ишь, загрозился! Опалой царской стращает! Пускай сидит! – сдвигая брови, пробормотал Татаринов. – Гулять пустить его никак нельзя: сбежит! Кормить ве­леть: дать рыбы, мяса, лепешек. Деньги царя пока не брать. А царю за все отпишем сразу после дела.

– Постой, постой, – сказал атаман Каторжный. – А я и позабыл, что при московском дворянине была еще наставительная грамота. Надо ее немедля забрать. Мы ж не ведаем, что сказано в той грамоте. Вот дурьи головы! Пошли-ка, Татаринов, за грамотой к Степану Чирикову. Может, та грамота откроет нам главное.

– Да, эко ротозеи! – сказал и Татаринов. – Эй, Левка! На-конь! Езжай к Степану Чирикову и забери у него царскую наставительную грамоту. А ежли еще какая бумага будет при нем – тоже возьми! Дознайся, кто дал ему чернила и бумагу. Не дьяк ли? Ну, гей-гуляй!

Левка Карпов вскочил на коня и помчался галопом в Монастырское.

Сторожевой казак крикнул:

– Гей! Атаманы! Гонец с Москвы от государя великого царя, с царской грамотой! Боярский сын Иван Рязанцев!

– Пускай войдет!

Вошел гонец. Он поклонился атаманам так низко, как в царских хоромах перед царем.

– Ну, славный боярин, за каким делом пожаловал на Дон-реку? – спросили гонца.

– Ехал я наспех из Москвы, – сказал молодой, румяный боярин. – Ехал я и днем, и ночью, нигде не задерживаясь и часу. А ехал я по царскому указу, к вам, на Дон, за турецким послом Фомой Кантакузиным и за московским дворянином Степаном Чириковым. Государь в большой тревоге, что до сих пор на Москву не прибыл Фома Кантакузин с турецкими грамотами от султана.

Атаманы переглянулись.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее