Азов

– Поклонитесь еще на могилах в Черкасске костям казачьим. Да знайте одно: Дон никогда не потечет вспять! Он будет течь по-прежнему – мимо Азова-города и во сине море!.. И кланяйтесь еще, казаки добрые, моей Фатимушке. Не забижайте ее, сиротину.

Отошел атаман в сторону, стал ближе к подводе, шапку, не торопясь, надел, но прежде вынул из верха шапки заготовленное им письмо.

– Доставьте письмо на Дон! – сказал он, передавая его ближайшему казаку, и легко прыгнул в колымагу.

Тут пристав Языков сошел с коня.

– Казнят меня! Что делаете, воры! – И пытался отнять у казака письмо атамана. Не тут-то было: письма Савве казак не дал, пригрозив кулаком:

– Ты, пристав, скажи царю, что видать ничего не видал и слыхать ничего не слыхал. Иначе прибью доразу.

Перепуганный Савва отступил:

– Лезайте в колымаги!

Казаки взобрались на подводы.

– Трогай! – приказал атаман вознице. – Езжай из московской трясины!

– С богом! – напутствовали оставшиеся опечаленные казаки.

Языков вскочил в седло. Возница и стрельцы и ссыльные казаки на двух подводах, окинув тревожными глазами серое небо, тронулись в путь…

В это же время третий возница, вислоухий парень в залатанных сермяжных штанах и холщовой рубахе, посланный за казачьими пожитками, выносил из дома Ульяны казачьи седла, другую казачью рухлядишку – повстинки, старые зипуны, ружья – и укладывал их на свою крепко потрепанную колымагу.

– Куда повезешь казачьи седла? – спросила, выбежав, Ульяна. – Я тебя знаю, тебя Семкой зовут.

– Не велено говорить, – ответил возница. – Кнутами забьют меня до смерти. Рад бы…

– Да ты пиво пьешь?

Возница засмеялся:

– Пиво? Ежели оно хмелем в голову бьет – не пью.

Они вместе вернулись в сени.

– А мед янтарный ты пивал с царских столов? – спросила Ульяна.

– Мед? Нет, не пивал.

– А хочешь? – хитро подмигнув, спросила она.

– Ну, ежли не врешь, налей!.. Едино помирать. Погибель, сказывают, пришла от тех казаков.

Ульяна налила белолобому кудрявому вознице две кружки злого, хмельного пива и кружку янтарного меду.

– Пей, мой кудрявенький, – просила Ульяна и положила в миску, стоявшую на столе, кусок гуся.

Детина пил и быстро хмелел:

– Ой, Улька, бьет крепко в голову! Мне ныне и не добраться до Посольского, приказу…

– А к спеху ли в приказ? – смеялась Ульяна.

– Коли бы не к спеху, то пил бы еще. Уж больно сладко. Ну и девка ты, глазами тебя не обхватишь, – кровь горит… Вот казаков-разбойников отправим на Белоозеро, и я к тебе приду… Налей-ка вот чарочку одну, боярочку!.. Ты что ж стоишь закручинившись? Аль жал­ко их тебе?

– На Белоозеро? – прошептала она не вдруг и села без сил возле Семки…

Колокола в Москве гудели тревожно. И дождь за окнами не переставая лил и лил.

– На Белоозеро сослали казаков? – переспросила Ульяна.

– На Белоозеро! – ответил Семка. – Стрельцы да пристав доставят их. А там – в тюрьму.

– А пристав кто?

– Да кто же у нас всех боле приставляется к злодеям важным? Известно, Савва Языков!

– Давно ль сослали казаков?

– Да только что свезли из Белагорода. Атаман у них что князь какой: сидит, молчит, разбойник! Да четыре казака сосланы с ним. На двух подводах вывезли… Но токмо им не уехать ныне на Белоозеро: дороги все водой залило.

– Семушка, спаситель мой! – сказала Ульяна и взя­ла парня за руку. – Вези меня, родной, за ними следом. – Ульяна вскочила и мигом накинула на себя беличью шубку. – Вези, я все отдам тебе! Вези на Белоозеро!

– На Белоозеро?! – испуганно спросил возница. – Да мне, девка, своя головушка дороже. Их всех везут на Белоозеро, да строго-настрого!

– Семушка! – взмолилась Улька. – Вези. Возьми что хочешь!

– Аль ты ошалела, баба? Не повезу. Стрельцы прибьют.

– Да я век тебя не забуду! Кудрявенький ты мой! Будь ласков.

– Куда ж в такую пору ехать? Кто станет ныне ехать? Налей-ка лучше еще меду!

Ульяна налила вознице меду и повалилась ему в ноги. Слезно молила. А он знай свое:

– Да пожалей ты, баба, холопа боярского. Стрельцы прибьют! В грязи я утоплю коней. Да что мой боярин Салтыков на это скажет? Кони-то его, боярские! Головушку мою загубить задумала, баба! О господи! Что ж делать будем?

А дождь все лил и лил…

Семушка, после двух новых чарок крепкого пива, все-таки сдался:

– Эх, мать моя, молись за меня во Нижнем Новгороде! – Хлопнув ладонью по онуче, сказал: – Прощай ты, голова моя!.. Садись, свезу! Ой, очумелая!..

Они вышли.

Ульяна села на возу, поверх казачьих седел, платок поправила, ноги полой шубки прикрыла. Семка, вскочив в подводу и оглянувшись воровато, что есть силы стег­нул кнутом коней и по глубоким лужам направился к Фроловским воротам.

Грязь стала непролазная. Дождь хлестал по скуластому лицу возницы, а он мотал головой да свирепо бил кнутом по коням. Ульяна вытирала лицо платком и перебирала пальцами мокрые волосы…

Дождь стал понемногу стихать. Теплый ветер, изменив направление, погнал серые тучи в Замоскворечье. Колеса колымаги крутились в воде, их почти не было видно.

Фроловские ворота Семка проехал молча. Ни единой души не было видно. Дождь перестал лить, и колокола затихли. Стало светлее.

– Эй, идолы! – закричал стрелец с башни. – Куда прете? Повременить бы!