Азов

Атаман Наум Васильев и есаул Сила Семенов с казаками, после того как они проводили на Посольский двор посла, стали приискивать себе дворы, кому где можно было. Нашла их Ульяна Гнатьевна и взяла к себе на постой, в свой дом, атамана, есаула и пятерых казаков.

Ульяна в лице изменилась, немного постарела, но голос ее звучал по-прежнему молодо.

– Седла кидайте в сени, а сумы – в клетушку, – указала Ульяна. – Хватайте ведерочки, бежите за плетень к журавлику, обмойтесь. Ах, сизые голубочки, слетелись снова!

Забегала Ульяна по дому, захлопотала. И ожерелье, подаренное Старым, сверкало каплями ключевой воды на ее все еще нежной белой шее. Бордовый полушалок с мохрастыми концами свисал с ее круглых плеч. Глаза все те же – то плачут, то смеются лукаво.

– Как пришел Алешенька с Белоозера, так больше я его не видала, как в воду канул… Здоров ли? Не разлюбила ли его Фатьма?

Наум ответил ей не скоро:

– Был он на море, ты только не болтай!.. Фатьму его угнали в Крым и там убили.

– Ах он несчастный! Кручинится, знать. Ой, плохо ему! – жалостливо проговорила Ульяна и вытерла платком крупные слезы. – Когда ж господь сведет меня с Алешенькой?

– Да ты не плачь, Ульянушка, – утешал ее ласково Наум. – Сведет еще господь. Дорог на Дон немало. Поедем назад – хоть я заберу тебя… Со всей Руси бегут к нам.

Ульяна вся зажглась:

– Соколик мой Наумушка! – стала причитать. – Да я не только что на Дон, на край бы света полетела за ним, ненаглядным. Да примет ли?

– Слетаешь, коль захочешь. А примет ли – то дело ваше…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Турецкий посол Фома Кантакузин был принят в Золотой палате государем Михаилом Федоровичем и патриархом Филаретом. При них бояр не было. Фома поклоны отбил государю, а тот спросил его о здоровье своего «брата», султана Амурата. Царь спрашивал, здорово ли доехал Фома до Москвы и не было ли ему на Дону и в других местах помешек каких.

Фома сидел насупротив государя, отвечал уклончиво:

– Да, ехали мы – и всяко было.

– А все-таки?

– Доехали не здорово!

Царь вспылил, резко спросил:

– Где учинилось худо?

Фома сказал сквозь зубы:

– Казаки на море ходили. Стамбул громили. В Кер­чи одни развалины остались. Галату всю сожгли. Галеры на море топили. Джан-бек Гирея пограбили. (Про арсенал он умолчал.)

Царь изумился. А Филарет закрыл лицо руками.

– А все то делают они будто по царской воле.

Царь побледнел.

– А кто ж ходил? – спросил патриарх.

– Походный атаман Иван Каторжный, атаманы Старой, Татаринов!.. Еще – Богдан Хмельниченко с Чигирина…

– Старой? – Царь губу прикусил. «Вот отплатил так отплатил», – подумал он.

– Прошли Азов, прошли Казикермень, соединились в море.

– О свят, свят!.. Опять Старой! Опять Богдан! Что делать будем? – спросил сокрушенно Михаил Федорович.

Посол от имени капудана-паши и Асан-паши, с которыми он якобы говорил при выезде из Азова, передал их слова: «Чтобы между султаном и царем впредь ссоры и нелюбви не было, надобно казаков всех перебить или с Дону прогнать…» – Я же, – продолжал грек, – возражал Асан-паше: вытеснить казаков с Дону – дело весьма трудное. Тогда Асан-паша предложил: «Если так, то в предупреждение вражды не лучше ли обоим государям давать казакам жалованье? А если царь жаловать казаков не из­волит, то султан положит им свое жалованье и, переселив их с Дона в Анатолию, разрешит им там, по их обычаю, промышлять над врагами султана».

Филарет посмотрел на посла строго и недоумевающе. Царь встревожился. А осторожный и хитрый грек продолжал:

– Между Азовом и Черкасском, где множество казаков войска Донского, – сказал он, – хотелось бы султану построить на очень к тому удобном урочище турецкую крепость Чилу.

Царь пропустил было это мимо ушей, а Филарет не на шутку забеспокоился. Тревожно забегали его сузившиеся глаза.

– Нет, – сказал он резко. – Тут что-то не так! Неладно будет дело!

Но грек продолжал мягко и тихо:

– А не угодно то государям, пусть сами поставят крепость. Крепость та даст государю не меньшую выгоду, чем Архангельск… Султан сам бы давно поставил ее, да она будет на государевой земле. То дело очень выгодно: поставить крепость – и казакам проехать Доном на море никак будет нельзя…

Филарет не стерпел и в гневе прервал:

– Царь сам уймет казаков своей волей и без построения сей крепости! А которые из них виновные в разбое и грубости, накажем их великой опалою и смертной казнью…

– Верно! – подтвердил царь.

Фома тогда еще мягче и со всякими хитростями начал с другого конца.

– Дабы, – сказал он, – между султаном и царем бе­лым и крымским ханом была крепкая дружба и любовь, надлежало бы немедля вернуть Чигирин туркам. Запорожские черкасы ходят по Днепру на море, минуют Казикермень, Арслан-Ордек… Согнать бы с Чигирина казаков – и этим малым делом можно отвратить опасности многие.

Государь поднялся и в сильнейшем гневе ответил по­слу:

– Куда сие годится? Совсем загородить нам море? С Дона согнать казаков! С Чигирина согнать черкасов! Нам то негоже! Мы то не примем!

А Фома настойчиво гнул свое:

– Чтобы начать и кончить войну против поляков в союзе с султаном, с крымским ханом, надо бы и усту­пить вам.