Азовский

Но она не успокаивалась, и все наскакивала на меня, и кричала через слезы всякую чепуху. О том, что я осел, болван, и не умею вести себя с девушками. И я любовался ее разгневанным и прекрасным лицом, которое, несмотря на слезы, было для меня самым дорогим, самым желанным на этой земле. И ее разметавшимися в стороны белокурыми волосами, похожими на волосы знатной средневековой дамы, которая с балкона наблюдает за турниром своего любимого рыцаря. А рыцарь на турнирном плацу тяжело ранен, ему ужасно трудно и одиноко под взглядами тысячной, равнодушной к страданьям толпы. И только она, его дама сердца, там, на высоком балконе, молится горячо и желает ему победы. И я вдруг так поверил в это свое рыцарство, в эту связь со своей дамой сердца, что, подойдя к Кате, опустился перед ней на колени. Она сперва меня испугалась, но потом положила руки на мои волосы и стала их медленно перебирать. А я, в каком-то необыкновенном восторге и вдохновении, шепча горячие слова любви и признания, стал покрывать поцелуями ее простое школьное платье. Луч заходящего солнца неожиданно пробился сквозь плотные снежные тучи, и через окно упал прямо на нас. И так мы стояли – я на коленях, прижавшись губами к ее платью, а она стоя, обхватив руками мою голову, – в свете этого последнего сегодня луча. Как в нимбе света на какой-нибудь древней картине. Пустая раздевалки с разбросанными на ее полу бумажками и всяческим сором превратилась в мощеный двор средневекового замка, а музыка, раздававшаяся на втором этаже, была звуками боевых труб, возвещающих о победе в турнире. Мне было так хорошо, так радостно и спокойно, как еще никогда в целой жизни. Быть может только давно, в детстве, мне было так же спокойно и хорошо. Я думаю, что Катя испытывала такие же чувства, потому что, когда мы наконец-то очнулись под взглядом чьих-то огромных испуганных глаз, то не сразу поняли, что же это такое. Испуганный пятиклассник, репетировавший, наверное, наверху в своей новогодней программе, смотрел на нас, раскрыв широко рот, и совершенно не двигался с места. Мы весело рассмеялись, и, взявшись за руки, выбежали из раздевалки.

Широкая лестница вела на второй этаж, и мы взбежали по ней, а потом пошли по наполовину освещенному залу, в глубине которого стояла сцена с кулисами. На ней как раз заканчивал репетицию какой-то танцевальный ансамбль из младших классов. Школьный оркестр в стороне собирал инструменты, техничка готовилась мыть пустые, настежь открытые кабинеты. Мы вошли наугад в один из них и сели за парту. Света не было, я в темноте привлек к себе Катю и поцеловал ее в шею. То есть, если честно, я хотел поцеловать ее в губы, потому что это был первый мой поцелуй. Если не считать поцелуев, которыми осыпал я ее в раздевалке. Но получилось так, что я поцеловал ее не в губы, а в шею, и она сразу же замерла, и я тоже замер, став похожим на статую. И так мы застыли в этом темном пустом классе, прижавшись один к другому и одновременно сжавшись от страха. Я чувствовал, что мы перешли какую-то важную, невидимую для глаза границу. Что я должен сейчас что-то такое сказать, от чего изменится вся наша жизнь. Что-то гораздо более важное, чем слова мои внизу в раздевалке. Потому что в раздевалке мы были окружены множеством посторонних предметов: чужими пальто и шубами, бумажным сором, огрызками пирожков и ореховой скорлупой, валявшимися на немытом полу, раскрытыми от ужаса глазами испуганного пятиклассника. А здесь мы были совершенно одни, вокруг была темнота и томительное ожидание важных и нужных слов. Но мне на ум, как назло, не приходили никакие слова. Я сидел рядом с Катей, обнимая ее за талию, и молчал, как последний дурак. Так продолжалось довольно долго, и наши сердца, которые стучали, как бешеные, заглушали шум покидающих школу людей. Наконец дальше молчать стало невыносимо, и пока я обдумывал, что бы такое сказать, Катя сама нарушила наше молчание.

– Ты женишься на мне после школы? – тихо спросила она, отодвинувшись на край парты и сняв с талии мою руку.

– Катя! – закричал я, сразу найдя нужные мне слова. – Катя, прости меня, но я не могу этого сделать! Я ведь тебе говорил об этом – там, внизу, в раздевалке. Точнее, я пытался это тебе объяснить. Зачем жениться на ком-нибудь, зачем все остальное: любовь, школа, блестящая карьера после нее? Ведь все это не имеет ни малейшего смысла! Понимаешь – вокруг все ненастоящее, игрушечное, какое-то придуманное, вроде кукольного спектакля. Понимаешь – придумано все: и школа, и улица, и город, и даже сама наша жизнь.

– И любовь? – спросила она.

– Да, да, и любовь! Я не знаю, как так получилось, но то, что мы все больны, знаю наверняка. Я чувствую, понимаешь, чувствую, что все вокруг ненастоящее и фальшивое. И люди ненастоящие, и жизнь их кем-то придумана.

– И твоя жизнь тоже придумана?