Азовское море и река Рожайка (рассказы о детях)

— Тренируешься что ли?

— Надо и тренируюсь.

— Сильнее всех хочешь стать? Ну-ну.

«Надо и стану», — подумал Славка, подходя к своему сараю.

А вскоре пришла с работы мама и не узнала сына:

— Что у тебя с лицом?! А руки! А рубашка! — заохала она, ни о чем еще не зная и ни о чем не догадываясь.

Потом, когда Славка рассказал ей обо всем, когда умылся он и переоделся, она стала успокаивать его.

— Вот, чудак-человек, нашел из-за чего переживать! Я-то думала, ты какой-нибудь желтухой заболел, весь желтый. Испугалась! Есть будешь? Весь день, поди, не ел. А старые тряпки не жалей, это дело наживное. И пистолет мы тебе купим не у кого-то тряпичника, а в магазине. Может, поешь?

— А когда купим-то? — чистый Славка повеселел от маминых слов, но есть еще не захотел.

— Да хоть завтра. На станции, в универмаге.

— Там один дорогой, один не очень мне нравится…

— Какой нравится, такой и купим. Нам сегодня деньги дали.

— Мам, — а пистолек купим к нему побольше?

— Купим-купим. Ты есть-то будешь, горе мое?

— Буду-буду, — Славка вдруг почувствовал, как нетерпеливо бурлит его живот, еды требует.

Когда стынет бетон

Хотя маме Славка помочь ничем не мог и в пирогопеки идти не собирался, домой он в эту субботу пришел рано. И сначала показалось ему, что зря спешил.

— Там бетон стынет! — говорила строго мать. — Мне обязательно надо выйти на дежурство, я обещала. Тебе нельзя. Что ты там будешь делать всю ночь?

«Вечно у них бетон стынет, когда не нужно», — злился Славка, а мать, укладывая в сумку хлеб, лук, соль, чеснок — всего помаленьку, посматривала на несчастного сына: губы его надулись, как два слишком румяных пирожка, щеки покраснели, брови искривились.

— Ну что ты там будешь делать?! — мать со вздохом развела руки в стороны, а сын, почуяв слабинку в ее голосе, осмелел:

— Хоть посмотрю, как бетон стынет!

Мама еще некоторое время сопротивлялась:

— Ничего в этом особенного нет.

— У тебя всегда ничего особенного, — сын бурчал все обиженнее, и мама, наконец, сдалась:

— Ладно, собирайся. Что же ты тут будешь один горя мыкать.

Он вмиг оделся — даже быстрее, чем мама, и вышел на улицу ждать ее.

День, сухой, осенний, с облаками вместо неба, темнеть еще не думал. И это тоже ему нравилось. Шли они на стройку по поселку, затем по притихшим по субботе улицам, о чем-то говорили под незвонкие голоса осеннего Подмосковья, о чем-то молчали под нараставший шум ветра. Пришли.

Стройка началась со свежего забора из не крашенной высокой доски, совсем еще чистой, даже блестящей, словно бы после дождя. Из таких досок лучше всего сбивать плоты. Здесь же рядом есть отличный пруд. «Экскаватор» называется. Его экскаватором выкопали, когда для этого самого бетона и раствора песок понадобился. Очень хорошая доска была на заборе. Вместо ворот в нем зияла дыра шире самосвальной колеи. Сразу за дырой-воротами мать стала нагибаться к земле и собирать щепки и огрызки досок. Сумка ей мешала, но Славка сумки носить очень не любил.

— Для бетона? — спросил он со знанием дела.

Она его не поняла, может быть, задумавшись о своем. Ответила не сразу:

— Пока светло, дров надо заготовить на ночь. Чтобы тепло было. Много дров печка жрет.

Славка стал собирать щепу, мать скупо улыбнулась. Из домика, одноэтажного, кирпичного, вышла в телогрейке незнакомая женщина, обрадовалась:

— О, с помощником идешь! Не скучно будет. Какой большой он у тебя стал!

— Здрасте, — Славка никогда не понимал взрослых, когда они, все выше его ростом больше, чем на голову, говорили с улыбкой, будто это их личный сын: «О, какой большой стал!», но и не возражал: большой так большой, вам видней.

— Сейчас я пилу возьму, — сказал незнакомая и вместе с матерью вошла в домик.

Вслед за ними с прохладной щепой в руках прошел большой Славка.

Дом был однокомнатный, с железной печкой, длинная труба которой высовывала свой черный нос в форточку единственного окна. Еще здесь пахло телогрейками и свежими гвоздями. А, может быть, и не гвоздями, а чем-то иным.

Незнакомая сняла с крючка на не штукатуреной стене длинную пилу, та, изогнувшись, пропела Славке приветствие. Он промолчал, уложив рядом с печкой щепу. Женщины с поющей пилой покинули домик. А пахло все-таки гвоздями — он сразу угадал. Целый ящик черных, один к одному гвоздей, длинных, как ручка или новый карандаш, стоял нараспашку в углу у двери. За ней звенела нараспев пила, выманивая Славку на улицу.

Там женщины, согнувшись над сухой березкой, пилили ее. Хлопья березовых крошек вылетали из-под пилы, пытались взлететь, но быстро уставали, неумелые, опадали: на сапоги, на землю, на щепу, на кирпичные осколки, заметно потемневшие в тени чистой загородки.

— Хочешь попробовать? — женщина оказалась совсем не злой. Славка взял теплую и потому, видно, очень гладкую ручку пилы, нагнулся.

— Только на себя тяни. На меня не толкай, — напомнила мать, но уже после первых движений сына, похвалила его. — Получается, молодец!

— Ой, да он лучше меня пилит! — удивилась женщина. — Тогда я пойду.

— Ступай, ступай. Мы уж тут сами.