Азовское море и река Рожайка (рассказы о детях)

— Выручай. Сходи на Западную к бабке. Мы с тобой летом там были. Скажи, чтобы завтра пришла. У отца с матерью двадцать лет.

— Далеко пехать, — ответил задумчиво Славка.

— Человека жду, пойми, — вздохнул Ленька — просить он не любил. — Хочешь, канады дам. На них быстро. Снег на дороге укатали.

— На коньках не то что пехом.

— У тебя какой размер? У меня сорок третий, но разбитый.

— Тридцать девятый, но почти без носков.

— Сойдет. Носков побольше наденешь.

— Ма! — Славка молнией в комнату. — У нас носки-то есть?

Носки у них были. Носков хватило. Ленька помог зашнуровать ботинки, дал Славке записку, хлопнул его по плечу. А мать несколько повторила:

— Смотри, аккуратно там.

— Тут всего-то полтора километра. Три круга по стадиону, — Славка гордо открыл дверь.

Коньки сидели, как влитые. Канады, одно слово. Но к ним нужно привыкнуть, так друзья говорили. Поэтому он не спешил разгоняться. А как разогнался, пробежал метров сто по шоссе, покрытому плотным, утрамбованным снегом, так и слетела с лица радостная улыбка. А еще через сто метров Славка понял, что такое сорок третий разбитый на тридцать девятый без носок. Высокие, красивые канады словно бы раздулись. Нога в них елозила, как в маминых валенках, а сами коньки то заваливались вправо-влево, то опрокидывались вовнутрь ножами, то — ботинками. Славка делал вид, что бежит и ему хорошо. Он красиво махал руками, пытался набрать скорость. Кое-как прибежал на Западную улицу, нашел нужный дом.

— Ты, чай, заболел? — спросила Ленькина бабушка, приняв записку. — Лица на тебе нет.

— Бежал, спешил, — коротко ответил Славка. — Я пошел.

— Дай Бог тебе крепкого здоровья!

Конькобежец взмахнул руками, тронулся в путь и с упорством Мересьева сделал несколько шагов.

«Еще нужно было носков надеть пары две», — подумал, повиснув на загородке, но отбросил предательские мысль: если его увидят в таком виде на поселке, то в школу лучше не ходить до следующего года.

По загородка дошел, экономя силы, до поля, утыканного высоковольтными столбами, но на самой дороге не было ни кустика, ни загородочки. Вдобавок — подъем у поселка. Славка оттолкнулся, пытался красиво взмахнуть руками, не получилось. Но до подъема все-таки он «добежал». А подъем преодолевал как горный крутой перевал: устали ноги, болела, не понятно почему, спина, ныла шея, пот катился ручьем, а идти надо. И он шел. На поселке кто-то посочувствовал ему, кто-то посоветовал в следующий раз закладывать в мыски ботинок бумагу, но никто не смеялся и даже не ухмылялся. Некоторые даже завидовали. На канадах человек едет.

— Ну как канады? — встретил его Ленька на кухне. — Скажи — вещь!

— Вещь, — Славка сел на стул.

— Долго ты что-то. По поселку кругов пять дал? Все правильно. Надо пользоваться моментом. А мы с твоей матерью договорились. Канады скоро мне малы станут, продам вам по дешевке. Не робей, Славка, со мной не пропадешь.

Славка снял коньки, побежал в комнату.

— Мам, а правда вы договорились. Канады-то Леньке скоро…

— На следующий год. Зима кончается, а за лето у тебя нога вырастет, и Леньке они совсем малы станут.

— Хоть на следующий, — Славка сел на кровать и, чувствуя, как приятно отходит от тела боль и холод, размечтался о том, чтобы поскорее выросли ноги, его и Ленькины.

Пришли холодные майские дни, шумные. Шумели листья на деревьях и белые платья вишен и яблонь, шумел над рекой ветер, будто воду всю выпить хотел Рожайкину, горлопанили люди — глотки не жалели. Тихо вели себя лишь трава коротконогая да одуванчики — майские веснушки, расплодившиеся в полях и оврагах, на свалках и у амбаров, возле старого комбайна и на уставших стенах церкви.

Невеста сидела в белом и была вся в веснушках. Много веснушек, майская невеста. Первая Славкина невеста, он первый раз на свадьбу попал и так близко, как учительницу в классе, видел невесту. Ничего себя, настоящая. То сидит-молчит, как одуванчик, глаза боится поднять сильно голубые, то как схватит жениха в охапку и ну его мять под громоподобное «Горько!»

Славка сидел рядом с Ленькой, по школьному — на «Камчатке», на дальнем от невесты конце стола. «Братан мой, сменщик, — говорил всем Ленька, показывая на Славку и толкая его в бок. — Ешь больше, а то баян не удержишь». А после очередного тоста поднимался и орал со всеми «Горько!» Раз сто крикнули люди, пока невесте не надоело мять жениха веснушчатыми руками.

Сменщику сначала было интересно, и салат перед ним стоял мировой, в жизни он такого салата не ел. Но вскоре и невеста ему наскучила, и салат, и морс, которого он выпил, если посчитать все «горько», около ведра. Тяжко было Славке, живот отвис, как у мелкой рыбки-пузухи, в глазах туман от салатовой сытости и вареной колбасы, и, главное, в чиру с местными пацанами очень хотелось ему сыграть. А Ленька то и дело ему на ухо: «Не уматай, смотри, игрок хренов».

Вдруг какая-то тетка крикнула нараспев:

Дайте в руки мне гармонь,
Золотые планки!

И резво махнула рукой:

— Плясать хочу!

«Кондиция номер один», — шепнул Ленька, подхватил из-за спины баян и на всякий случай спросил у тамады: