Б/У или любовь сумасшедших

— Вот и работай, совок. Тебе за это деньги платят. А меня оставь в покое. Я скромный бухгалтер, у меня в автомобильной катастрофе погиб муж, и через несколько месяцев я выхожу замуж за финского подданного. Понял?

Ирина повернулась, возвращаясь к пилону.

Женщина, умело раскидывая высоко открытыми коленями полы дубленки, шла ей навстречу. Голубые глаза обожгли холодным, как у газовой сварки, огнем.

«Да ведь это те — из ресторана. Мужика я все-таки встречала раньше, хотя лицо незапоминающееся, зато красотка — «очень молода, но не из нашего столетья». Интересный у них разговор. «И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет». Цитата номер два».

* * *

Хата была в Озерках.

«Обычный кооператив средней руки. Такие затевают интеллектуальные пролетарии: редакторы, младшие научные сотрудники. Сюда же маститые отселяют детей.

Завтра поинтересуюсь, а может, и сегодня еще успею. Хотя вряд ли. Судя по походке, этому странному детскому выбрасыванию ступни, — толк в этом деле знает. Вернее, так — дело свое любит. Кимоно классное. Не нынешняя синтетическая подделка. Натуральный шелк. Скромные, изящные подлинные знаки, как положено, на спине промеж лопаток, на груди. Довоенного образца. Интересно. На стене крейсер и огромная фотография: самолет Руста, плюхнувшийся на сердце страны. Из финской газеты, внизу обломки финского шрифта. Жаль, что Почасовик в отъезде. Здесь можно попробовать вдвоем, то есть втроем. Почасовик говорил, что если компания хорошая подбирается — лучше не бывает. Ну да ничего — все впереди, если, конечно… Если, конечно… Будет жаль… В следственной такую будут пилить кому не лень… Впрочем, за валюту, за «колеса», за травку можно откупиться. Но ведь пилить такую послаще «колес» и травки…»

Татьяна, стоя спиной с белой звездочкой-мишенью, напевая, варила кофе.

Как ветры смеются,

И улетают прочь, —

вот привязалась.

Весь день они смеются,

Потом почти всю ночь,

Но тот, кто хочет достичь свободы,

Как ласточки, должен учиться летать.

Донна, донна, донна-а…

— Что означает этот припев? — Герман подошел к ней.

— Ничего…

Разлила по чашкам кофе. Села. Пола кимоно откинулась. Такие колени и икры можно увидеть только в фильмах.

— Часто ходишь в оздоровительный центр?

— Каждый день.

— Гантели, растяжки, сауна, бассейн?

— Плюс аэробика.

— Сколько ты стоишь в финских марках?

— Тысячу.

— С кем делишься?

— Сейчас ни с кем.

— А раньше?

— Обычно. Ты же знаешь: швейцар, дежурный, администратор, менту сигаретами, жвачкой, бутылкой… Таксист, конечно.

— Был свой, постоянный?

— Конечно.

Отвечала вяло. Голубые глаза-молнии погасли.

И вдруг понял: ее ломает. Чуть не охнул. Такой удачи не ожидал, всего, что угодно, но чтоб такой жетон вытянуть… «Спокойно… Время работает на нас».

— Алексей на флоте служил?

— С какой стати? Не такой он был дурак, чтобы служить.

— А почему крейсер на стене представлен?

— Крейсер… А, этот… Понятия не имею. Алеша повесил.

Забирало ее сильно. Но и сделана она, кажется, из качественного материала.

— Покажи спальню.

— Как это у вас называется… следственный эксперимент?

— У нас это называется... — Он резко встал, взял ее за плечи и уже поцелуем запрокинул голову.

Неожиданным была гладкая выбритость лобка и то, что она его хотела.

Он подготовил фразу, которую услышал однажды из соседней комнаты, где Почасовик занимался с начинающей шлюшкой — дочерью приятеля: «У, какая строгая пиписка», — но фраза не пригодилась. Она его хотела. Она его хотела — над ломкой, над страхом, над ненавистью, над тоской по другому, не Алексею, был еще кто-то, это Герман Васильевич чувствовал. Но мысль о ком-то была последней, потому что то, что она делала, превратило его в гладкое, радостное, умелое существо, играющее в теплых высоких волнах, ее волнах. Он поднимался на гребень и падал вниз, снова поднимался и снова падал. Бесчисленные взлеты и провалы…

— Абрикосина… плащ… капюшон, — бормотала она, и у нее были тысяча рук и тысяча ног, и тысяча губ и всего остального тоже было по тысяче, а потом хриплый приказ:

— Фа-а-а-к! Ну же, давай, давай!

Провал, беспамятство.

* * *

— Ну что там у вас? — спросил Саша, присаживаясь рядом, — пошло дело?

— Смотрите! А я вам прокомментирую письмом. Оно спровоцировало.

— Валяйте.

— … поехали всей компанией. В Новгороде пошли в ресторан обедать. Все пили, ели, веселились, а я думала только о тебе. Ты разрушил меня. Я, наверное сошла с ума, но все время вспоминала наше последнее свидание. Я еще пописаю в твои ладони, правда? О-о-о… ужас!

— О-о-о… — это вы или она?

— Я.

— Давайте без комментариев, так короче.

— Мама сидела обиженная и злая. Кем? Не хочу об этом думать. Об этом подчеркнуто. Знаете, все-таки противно читать чужие письма даже для пользы науки.

— Это не чужие письма. Это письма мертвецу.

— Вы уверены?

— Конечно. Ну сколько он еще продержится? Неделю, две. Гематома увеличивается.

— Можно поставить канюли.

— Нельзя. Там месиво.