Б/У или любовь сумасшедших

Она уже курила беспрерывно, заложив ногу за ногу, выставив загорелое хрупкое колено и длинные с продолговатыми икрами ноги. Это был призыв.

— Подойди ко мне.

Он встал, подошел.

— Вот так. Надо снять плащ с абрикосины.

Перламутр на ее длинных ногтях искрился то фиолетовым, то голубым.

— Когда я была молодой, я не знала, что они такие красивые.

— У Раскурова тоже красивый?

— У него красивее всех, слаще всех, тверже всех, дольше всех и всегда, везде, стоит только попросить, стоит — только попросить. Как я его любила, ведь я с ним с двенадцати лет, научил всему…

— Ты знала, что он с твоей матерью?

— Конечно. Ведь он жил у нас, когда жена уезжала.

— Ты знала и он тебя учил?

— Мы любили, и если б…

— …не Юля, он бы женился на тебе, да? Я спрашиваю, да?

Вспомнился эпизод из фильма по Прусту, когда Сван приходит к проститутке и, стоя, с сигарой в зубах, глядя поверх ее спины и мотающегося ритмично затылка, расспрашивает об Одетте.

«Вот сигары только не хватает».

— Он обещал жениться? Обещал, что уедете в Москву, начнете новую жизнь, мать поймет, простит, она бы и вправду простіша и поняла. Не сейчас и не нам о ней говорить. Как ты узнала про Юлю?

— Я догадалась и спросила.

— Как догадалась?

— Она один раз запела нашу песенку.

— Какую?

— «Нам с девчонкой каюк, наша мама на юг укатила…» Дальше не помню, возьми меня крепче.

— Вот так?

— Вот так?

— Раскуров научил?

— Да.

— Банальнейший прием. Это делают со всеми б…ми.

— Я не была б…ю.

— Знаю. А вот ты знаешь, где он сейчас?

— Что-то случилось, он не звонит, не пишет. Я спрашивала у его жены.

— Ну а она?

— Она… «Этот человек меня не интересует».

— Она что — стерва?

— Нет.

— Нахлебалась до тошноты?

— Наверное. Она так страдала, я думаю, что мечтала, чтобы лучше б уж он умер.

— Он… — Герман Васильевич осекся. Даже в нынешнем ее состоянии сообщить о не-жизни Почасовика означало погубить все. — А ты не думала временами то же: лучше бы он умер?

— Никогда. Я забрала к себе Юлю, и все.

— Так сильно его любишь?

— Так сильно.

— Девочка моя, — Герман Васильевич взял ее за плечи, повернул лицом к себе, — девочка моя, — он откинул косички Клеопатры, нежно погладил ее лоб, губы, — я сделаю все, чтобы вы уехали из этой помойки. Ты вылечишься, финны очень упорные люди. Ты вылечишься и все забудешь…

— Что я должна еще сделать?

Это она опрокинула его, она — нахлобученная, униженная, загнанная в темный угол с пауками.

Он взял ее на руки и, покачивая, стал носить по комнатам, по коридору.

— Что я должна еще сделать? Говори и дай еще.

— Первое: ни в коем случае не искать Раскурова, ты ему навредишь, подведешь под монастырь.

— Я хочу его видеть, попрощаться.

— Он растлил твою сестру.

— Я хочу посмотреть в его лицо.

— Слушай меня. Ты завтра уедешь со своим белесым поросенком.

— Он брюнет.

— Ты завтра уедешь со своим белесым поросенком и с Юлей через Выборг.

— А сегодня?

— Сегодня ты должна увидеться с этим седым ученым. Здесь. Во что бы то ни стало.

— Я не знаю, где его искать.

— Он должен сегодня позвонить. Должен, или…

— Он звонил вчера, сказал, что был на хуторе.

— Я знаю. Сегодня ты его позовешь сюда.

— Я не хочу, я боюсь Зверя.

— Зверя нет. Он придет один.

— Это будет действительно все, точка?

— Я клянусь тебе.

— Ты уже клялся.

— Да клялся, и поэтому ты сейчас у меня на руках, а не в целлофановом мешке на дне Обводного канала или Черной речки.

— А что, по-твоему, лучше?

— Лучше клиника в Турку или в Ювяскюле и безбедная скучная жизнь.

— Он позвонит скоро. Дай еще колесико.

— Седой даст.

— И потом все? Точка?

— И восклицательный знак, а не вопросительный, как любил говаривать Раскуров.

— Ты его знаешь?

— Приходилось встречаться.

— Он в этих делах не замешан. Ты слышишь, не замешан.

— В чью дочь был влюблен Касик?

— Одной врачихи.

— По имени Кража.

— Кража? Какая Кража?

— По древнеиндийски Тая — Кража.

— Ты и про нее знаешь. А что она крала?

— То, что нужно, вернее, ненужно. Ну что ж, до завтра.

— А колесо?

— Седой, Седой…

Он увидел ее вечером того же дня, забрызганную кровью Седого красавчика.