Б/У или любовь сумасшедших

— Он в этих делах не замешан. Ты слышишь, не замешан.

— В чью дочь был влюблен Касик?

— Одной врачихи.

— По имени Кража.

— Кража? Какая Кража?

— По древнеиндийски Тая — Кража.

— Ты и про нее знаешь. А что она крала?

— То, что нужно, вернее, ненужно. Ну что ж, до завтра.

— А колесо?

— Седой, Седой…

Он увидел ее вечером того же дня, забрызганную кровью Седого красавчика.

Вот о чем вспомнилось майским утром Герману Васильевичу, сидящему в черной «Волге» и равнодушно глядящему на «кипучую, могучую». «Самая любимая» здорово попло-шала: улицы с неубранным мусором, пустые коробки домов, «поставленных на капремонт», немытые троллейбусы. Правда, на их грязных боках появилась реклама вроде «У МММ нет проблем». С Большого Каменного машина свернула во двор. Здесь, в этом сером доме-монстре, жил Дружбан. Тургеневская девушка из благопристойной академической семьи стала его женой. Терема поразили. За плоской стальной дверью открылся обширный холл, уставленный «породистой» мебелью красного дерева. Китайские вазы, штофная обивка, люстра синего стекла. В холл выходило множество дверей с матовыми стеклами. Герман Васильевич насчитал пять. Дружбан с розово лоснящимся то ли от массажа, то ли от припарок каких-то лицом, встретил радостно и вполне по-свойски. Потащил за собой в узкий полутемный коридорчик, в конце которого оказалась дверь, обитая светлым дерматином. За дверью был кабинет. Здесь мебель собралась поплоше, хотя и старинная, но без сытого глянца мастерской реставрации. Доска секретера с множеством ящичков и колонками была завалена бумагами, спинка оттоманки, покрытой пледом, вздулась волдырями вспучившейся и местами опавшей фанеровки.

— Сейчас принесут завтрак, а мы сразу к делу, лады? — сказал хозяин, усаживаясь в кресло.

— Принесут? — насмешливо переспросил Герман Васильевич, отметив, что некий элемент допроса в том, как предложено расположиться, имеет место. Свет из окна падал на него, Германа Васильевича, оставляя лицо хозяина в тени.

— С волками жить — по-волчьи выть, — отшутился хозяин, — а вот и волки.

Дверь открылась, и тургеневская барышня вошла с подносом. Она была мила, очень мила, тонкой нежной шеей в кружевном воротнике, бледными губами, нежно пушистыми бровями. Что-то в ней было перламутровое. Точно угадал.

— Узнаешь? — спросил Дружбан, вставая и принимая из ее рук поднос, — Соня, домашнее прозвище Верховодка, каковой является и по свойству характера, и по сходству с рыбками, из чешуи которых изготавливают перламутр. Точно я придумал?

— Пожалуй, — ответил Герман Васильевич, почтительно склоняясь к бледной руке хозяйки.

Эти двое любили и понимали друг друга. Взгляды, жесты, улыбки свидетельствовали о том, что не стальная дверь, терема и шелковистые переливы эпохи Александра или Николая прельстили Дружбана.

— Вы отобедаете с нами?

— Выяснится, я думаю, через час.

— Отобедает, отобедает. Мы потолкуем немного, смотаемся в департамент, заедем за тобой и поланчуем.

— Я сегодня не могу, к сожалению. Готовится экспозиция. Вы видели Филонова? Экспозиция ведь приехала от вас?

— Видел.

«Такие всегда работают в музеях или библиотеках».

— Жаль, что не сможешь, — Дружбан искренне огорчился, — ну значит, недельки через две повидаетесь, а я за тобой в пять пришлю машину.

— Спасибо, — скромно поблагодарила перламутровая.

Герман Васильевич напрягся: какие две недели, куда две недели, зачем две недели?

Она стояла перед ним в сером суконном платье с серыми бархатными обшлагами и кружевным воротничком.

«Скромное рабочее платьице рублей за пятьсот, а может, и за тысячу, а может, и за пять, Татьяна обмолвилась, что теперь купальник меньше чем за четыре-пять не купишь. Как же моя выкручивается?»

— Митя мне много рассказывал о вас, и мне хотелось бы, чтобы мы стали друзьями, — с милой прямотой сказала она и, озарив сумрачную комнату мгновенной вспышкой перламутрового света, удалилась.

— Поздравляю. Только какая же она Верховодка, из верховодок подделки изготавливают, а она жемчужница.

— И не думал, что такие бывают. Даже с этой сучкой у нее нормальные отношения. Она к нам детей отпускает.

«Сучкой» была припечатана бывшая жена.

— Ладно. Официальная часть закончена. Я тебя тоже поздравляю, здорово ты это дело раскрутил.

— Не очень. Главный ушел. Застрелился.

— Ну и черт с ним! Лишние хлопоты. Важно, что «чистое дело — марш». Помнишь, кто так говорил? А ну да, ты ведь у нас книгочей.

— Ты уверен, что «чистое дело — марш»?

— Честно?

— Прямо.

— Не совсем.

— И я не совсем.

— А ты почему?

— Я еще не знаю, почему ты не уверен.

— Кто начальник: ты или я?

— Ты. Вот ты говоришь «лишние хлопоты», а ведь он был гений.

— Поменьше бы таких гениев в наши рабочие клубы, говорили трудящиеся, расходясь. Истинный дьявол.

— Неистинный.

— Это почему же?

— Неистинность вещи, а он уже в данном случае вещь, означает несовпадение сущего со своей сущностью.

— Это что-то очень умное. Из кого?

— Из Хайдеггера.