Бабье гнездо

Часто Ванюшка похаживал на железнодорожную станцию, смотреть на уезжающих и приезжающих людей, на красивый, зелёный с большими красными колёсами паровоз, называемый учеником. Там он видел молодого человека, с толстыми книгами под мышкой. Его называли, марксистом. Марксист всё время ездил в город. Ванюшка смотрел на него, как на особого человека. Этот, наверное, знает абсолютно всё. Он точно знает, что бога нет. Вот он бы Генке, раскрыл глаза, думалось Ванюшке и что, прочтя эти книги, ты будешь самым знающим человеком на земле. Там же Ванюшка слышал спор двух мужиков железнодорожников, сидевших на скамейке. Один говорил, что: «Ленин головастый, у него голова охи большая. Вон, какую революцию сделал, вон, как жизнь перевернул». Другой утверждал, что: «У Сталина голова больше, он такую войну ограмадную выиграл». «Ну, да!» Не соглашался про себя Ванюшка. Обычные головы, видел он их на портретах вывешенными, на станции, в 1 Мая. Только Сталин ему больше нравился, у него вон какой чуб, а Ленин лысый.

* * *

В торце землянки «бабьего гнезда» жили старушка со старичком. Они держали коровку, и там всегда пахло молоком. По выходным дням и по праздникам к ним приезжала из города хорошенькая дочь, учительница. Привозил её на мотоцикле «Харлей» послушный муж. У них был глухо огороженный двор с пристройками.

В тёплое октябрьское воскресенье, прохаживаясь, учительница увидела у бегавшего Генки на груди крестик. Она кинулась сорвать крестик, но Генка увернулся и убежал. Тогда угодливые мальчишки, поймав, подвели его за руки к учительнице, та при всех зло сорвала с груди Генки крестик и со словами:

– Жертвы религиозного опиума! – зашвырнула его в заросли.

Генка не побежал, он сел на землю. Все от него отвернулись и разошлись. Генка свернулся в комочек и продолжал сидеть, не понимая, что произошло. Ванюшке было жалко Генку. Если до этого Ванюшка красоту воспринимал как доброту, то теперь красивая учительница заронила в нём сомнение, что красивые люди – всегда ли хорошие люди. На глазах Ванюшки произошло разрушение гармонии. Воинственная учительница с заострённым от злобы лицом уже не была красивой. Ванюшка стал мучиться: «Как-то не так всё. Эти взрослые, какие они злые, как они всё делают плохо, хотят, чтобы всё было без радости, без солнышка».

А жертвой была сама учительница, она обнажила уродливость не только свою, но и уродливость идеологии, жертвой которой и стала.

* * *

К зиме, тихо подкралась болезнь к Ванюшке, повязала слабостью и бросила в постель. Тускнеет свет в его глазах, все блекнет и исчезает. Все, умирает Ванюшка.

– Мама, мне больно, я не хочу умирать.

Рука безжизненно повисла с кровати. Ванюшка впал в беспамятство. Катерина в страхе стала молить бога.

– Господи! Возьми лучше мою жизнь. Оставь мне сына. Христа ради прошу тебя. Оставь мальчика родимого. – Всю ночь Катерина не смыкала глаз, сидела, отмаливала у смерти сына.

– Прости меня, сынок, за все мои прегрешения перед тобой, – уливалась она слезами.

Целых два дня и две ночи лежал безжизненно Ванюшка. А утром третьего дня он открыл глаза. И свет оживил его. Стайка красногрудых снегирей вспыхнула гроздьями рябины на снегу. Они явили Ванюшке радость. Пробудили в нём новые силы к жизни.

Как человек ни невежественен к себе, к своим собратьям, ко всему живому, жизнь все равно находит силы для восхождения, проявляется незаметно, не торопясь, без острастки. В этом и состоит вся наша сложившаяся и не сложившаяся жизнь, состоит из миллионов простых и сложных судеб.

* * *

Клавдия не унималась в поисках счастья. И вот однажды пришел к ней человек. Он уверенно пришел, словно в свой дом и спокойно, уверенно ушел. Внутри ее что-то тревожило. Она мучилась вопросом: – «Откуда у него такая уверенность»? Внутренние чувства были подняты наглостью циника, утонченного пошляка. Он мучил ее всю ночь до физической боли, справляя животную страсть. «Почему она так легко доверилась этому человеку?» – глодало её внутри и душевная боль стала выше физической. Он оскорбил ее чувство, он использовал ее как вещь, взял у нее самое чистое – доверие и теплоту, сыграл на её страданиях по семейному счастью. Подавленная бесцеремонным хамством, униженная и обкраденная, она заплакала. Плакала от обиды, а больше из-за страха: «Неужели вся жизнь такая – крадут самое дорогое?».

Ей запомнился его самодовольный вид, как его широкая отвратительная спина бессовестно неторопливо исчезала за дверьми. Неужели эти уверенные хамы – хозяева жизни?

Не стала видно Клавдии. Лишь спустя время обнаружили ее повешенной в своем жилище. Сняли с петли и положили на скамейку. Лежит она спокойная, лицо умиротворенное, успокоилась навсегда. Тихо её увезли на понурой лошадке на кладбище и схоронили.

– Отыграли тебе Клавдия зори, ночи тебе отоспали, дни тебе отсветили, дожди тебя омыли, ветры тебя расчесали. Спи, Клавдия, вечным сном! - отпричитала ей Леонтьевна.

Не могла Клавдия найти приют среди людей, приютом ей теперь стала земля. Ушла её жизнь не распустившимся бутончиком в вечность.