Бабье лето

— Вас ищут,— сказал он,— приехал Карл Оттонович и пьет за здоровье молодых.

«Черт бы их взял,— подумал ротмистр, при имени фон Клабэна снова придя в свое угнетенное состояние духа.— И чего ради он приехал сюда?»

Встреча с Карлом Оттоновичем его вовсе не привлекала. Он боялся за себя, за свою несдержанность…

На чистой половине все чокались и поздравляли графа. Шампанское было не из дорогих — его прислал фон Клабэн. Зачем было давать хорошее шампанское этой серой публике?

Крикнули музыкантов. Они остановились у порога и сыграли «почтенный марш» — что-то очень однообразное и вовсе не веселое.

Увидя Галдина, фон Клабэн как будто на мгновение смутился, но сейчас же овладел собой и первый подошел к нему.

— О! Вы тоже здесь,— сказал он, все же не решаясь подать руку и делая вид, что вытирает платком свой бокал.— Это очень хорошо. Я хотел поговорить с вами.

— Вот как? — улыбнулся Галдин.— Мне кажется, что нам уже не о чем говорить…

— Нет, отчего же,— успокоившись отвечал тот.— Нам можно сказать несколько слов… Что? Мы все-таки в некотором роде имеем общие дела…

Он улыбнулся, довольный своей шуткой.

Григорий Петрович проговорил сухо:

— По правде говоря, мне очень неприятны эти наши «общие» дела, но если вам угодно, я готов слушать. Только нельзя ли поскорей — я спешу домой…

Они прошли в следующую комнату, где никого не было.

— Послушайте,— заговорил Карл Оттонович, понизив голос и чуть не беря Галдина за пуговицу его кителя.— Вы были тогда взволнованы и не могли меня слушать, но теперь вы, вероятно, поймете меня… Что? Я говорю о моей жене… Вы ведь знаете, что она опасно больна; доктор ей прописал полный покой, она от волнения может сойти с ума… Да, да, это у нее наследственное,— ее отец был алкоголик… Вы сами видите, какой у нее брат…

— Зачем вы мне это рассказываете? — перебил его нетерпеливо Галдин.

— Как зачем? Но ведь вы на ней хотели жениться… ведь это очень необдуманно…

— Позвольте мне судить об этом!

— Нет, разве неправда? Да и сама она не знает, чего хочет… Мне это неприятно говорить вам, но она сама пьет…

Галдин снова хотел перебить его, но в это время вошел граф. Он уже был нетверд на ногах и блаженно улыбался.

— Послушай, Карлуша,— говорил он, еле поворачивая язык,— милый мой, что я тебя попрошу: когда мне пришлют часы наложенным платежом, выкупи их. Очень прошу тебя… это мой свадебный подарок. Хорошо?

Карл Оттонович легонько оттолкнул его от себя:

— Хорошо, хорошо, иди себе к гостям, не мешай…

Граф послушно удалился.

«Куда я попал? — негодуя, спрашивал себя ротмистр.— Куда я попал? Нет, это черт знает что такое… это уж слишком»…

— Вы кончили? — спросил он громко.

— Нет, подождите…— остановил его фон Клабэн.— Так вот я говорю — разве можно брать на себя такую ответственность.

Заметив нетерпеливый жест Галдина, он поспешно добавил:

— А вы не продадите своего имения?

— Продать свое имение?

— Да, я так думал, может быть, вам надоело жить тут… Вы все-таки, молодой человек, здоровый молодой человек…

Он не успел окончить. Григорий Петрович схватил его за пиджак и с силой дернул к себе.

— Убирайтесь вы к черту! — крикнул он, совсем забыв, что рядом сидят люди.— Слышите — к черту, если вы не желаете быть битым…

XXXV

Осень точно хотела в последний раз блеснуть всем своим великолепием. Дождь, шедший два дня, неожиданно прекратился, бурые тучи разогнал ветер, и сверкающее солнце озарило увядающие травы, опустевшие поля и ржавый лес молодым, почти весенним светом. Взопревшая и вспоенная земля теперь тихо дышала грибным острым своим запахом и курилась сизым паром, который где реже, где гуще подымался ввысь сплошным туманом, колебаясь над прогнившим валежником и редкой дымкой стелясь по дорогам.

Парк Лабинских горел червонным золотом, весь в голубых просветах и мелькающих тенях; овальное озеро, ярко-синее и неподвижное, отбрасывало лучи солнца, претворяя их в слепящее белое марево.

Все три сестры были сегодня в белых платьях empire [26] ^{76}. Пани Галина, праздновавшая день своего рождения, так и сияла улыбками и алыми щеками. Ее волосы, высоко взбитые, горели точно так же, как и золотой убор парка. Можно было только радоваться, глядя на нее, и не бояться того, что одним годом она ближе к смерти. Панна Ванда со своими темными глазами, строгим лицом и черными локонами, падавшими на плечи, казалась олицетворением гордой воли, а панна Зося — самая младшая — ласкала одними своими серыми глазами и еще девичьей неразвитой прелестью.

Они шли трое, обнявшись, по желтой липовой аллее навстречу гостям.

Галдин и Ржевуцкий приехали в Новозерье одновременно.

— О, как это красиво! — восхищенно воскликнул пан Бронислав и даже остановился на мгновение.— Это похоже на старинную английскую акварель — и осенние желтые листья, и синее озеро вдали, и три девушки в своих белых платьях… Какой художник дал вам мысль так одеться?

Григорий Петрович только улыбался, пораженный красотою трех сестер. Он не знал, на что это могло быть похоже, но чувствовал, что это красиво, потому что у него перехватило дыхание, он не находил слов.