Бабье лето

Я любил теперь долгие одинокие походы. Когда я уходил так далеко, что дома уже не было видно, когда я там останавливался, глядя на белые облака, которые, вероятно, стояли над домом, когда смотрел на лес, за которым находился наш дом, меня охватывало глубокое волнение. А когда я спешил домой, входил в его стены, видел ее и замечал, как она рада свиданию, сердце мое билось сильнее, ликуя от обладания таким сокровищем.

Однако постепенно появлялось что-то, подтачивавшее мое счастье. У меня возникала мысль, что мы обманываем родителей Матильды. Они не подозревали о происходящем, а мы не говорили им ни о чем. Меня все более угнетало это чувство, все большим страхом ложилось мне на душу. Это было как злосчастье древних, которое лишь возрастает, когда к нему прикасаются.

Однажды, как раз во время цветения роз, я сказал Матильде, что хочу пойти к ее матери, открыть ей все и попросить ее замолвить слово перед отцом. Матильда ответила, что это хорошо, она хочет этого, и теперь наше счастье действительно прояснится и утвердится.

И я пошел к матери Матильды, и рассказал ей все простыми словами, но срывающимся голосом.

— Я никак не ожидала этого от вас, — отвечала она, — и не могу дать вам ответа. Сначала мне надо поговорить с моим супругом. Зайдите ко мне в комнату через час, я вам отвечу.

Когда истек час, я прошел в гостиную матери Матильды. Она уже ждала меня. Она сидела за столом, за которым мы собирались так часто. Она указала мне на стул. Когда я сел, она сказала: