Бабье царство

— Это мой слуга! — властно повысила голос архимагесса.

— Это мой стул! И я не разрешала садиться!

Старая Прачка скривилась, словно захотела сплюнуть, и закатила глаза, но потом всё же поклонилась, символически притронувшись свободной рукой к подолу короткого охотничьего платья.

— С вашего позволения.

Архимагесса улыбнулась и кивнула в ответ.

— Да, Шон, отвара и жжёнки. Ступай. Моя дорогая, присаживайся.

Но начальница стражи поглядела на стул ядовитым взглядом и осталась стоять, а паж быстро поклонился и убежал, всё так же держась за ухо.

— Забавная вещь, — произнесла глава магистрата, показала на украшенную чёрными и белыми квадратиками доску, лежащую рядом с подносом на фруктовом столике. На доске стояли затейливые чёрные и белые фигурки. — Эта игра у них называется «шакмата». Это игра для умных. Игра о политике.

— Мне больше понравились игральные кости с точками, усмехнулась начальница стражи.

— Каждому своё, снова улыбнулась глава магистрата. — С чем пожаловала?

— Кто-то перехватывает наших соколов. Из шести долетает только один.

— Халумари? — нахмурившись, уточнила волшебница. Она обернулась и поглядела на виднеющийся с лоджии, расположенный за лесом городок. Городок, за которым находилась обитель полупризраков.

— Нет. У них та же беда, и они думают на нас.

— Королева?

— Не знаю, — покачала головой начальница охраны.

Архимагесса опустила взгляд и задумчиво потёрла пальцами переносицу. Ей не нравилось это. Бить соколов магистрата — это неслыханная дерзость. К тому же важная переписка могла попасть не в те руки.

— Что-нибудь ещё?

— Да. На одного из халумари недалеко от Ганивилля было сделано нападение. Доноски говорят, что было использовано волшебство. Отряду удалось пробиться к переправе и исчезнуть.

— Откуда там халумари? В Ганивилле их не должно быть!

Начальница стражи пожала плечами и взяла со стола грушу. И только откусив, замялась и пробурчала:

— Можно?

Архимагесса покачала головой и вздохнула.

— Тебя манерам только бездна научит, — волшебница замолчала, когда в зал вошёл паж с двумя серебряными кувшинами. Нет, замолчала не потому, что не доверяла, просто ей нужен был повод обдумать слова. Когда же кувшины оказались на столе, глава магистрата легко взмахнула рукой, заставив Шона удалиться, а потом продолжила. — За сбитыми соколами и нападением могут стоять одни и те же люди. И мне это не нравится. Отправь кого-нибудь разузнать всё поподробнее…

* * *

— А ты попроси, — раздался сзади незнакомый голос, заставив меня спину похолодеть, а волосы встать дыбом. Ведь никого же не было рядом.

Я быстро обернулся, потянувшись рукой за пистолетом. Кажется, даже дома буду ходить с кобурой и травматом, после таких-то неожиданностей. Сердце билось, как бешеное. Палец дрожал на предохранителе. И только через силу получилось сдержать себя, так как передо мной не разбойницы, не сумасшедшие фанатички, а паренёк лет пятнадцати — шестнадцати, одетый в нечто похожее на римскую тунику нежно-розового цвета, подпоясанную алым шнуром. Лицо настолько правильное, что казалось, юнец — это ожившее творение Леонардо да Винчи или античных скульпторов. Тёмные курчавые волосы густой шапкой, ровный нос, лёгкая улыбка тонких губ. Телосложение очень тонкое, как у только-только вытянувшегося подростка, плечи неширокие, таз тоже узкий. Но сам не тощий, а жилистый.

— Инфант, — послышался сзади восхищённый шёпот, и я нахмурился. Что-то не походит этот тип на ребёнка, разве что в этом мире слово имеет более широкое значение. Вот, например, в Испании на Земле инфантами звали ненаследных отпрысков короля или герцога, тогда как принцем именовался только первенец. Собственно, слово принц и произошло от латинского «принцепс», то есть первый господин. Но что значит инфант на этих землях, не знаю.

Мы долго стояли и разглядывали друг друга, он с улыбкой Джоконды, и я, сверлящий его взглядом и сжимающий рукоять пистолета.

— Обычно меня просят о мудрости, о богатстве, о терпении. Но за тысячу лет ещё никто не просил рыбу, — первым нарушил молчание юноша и наклонил голову набок.

— Ты кто? — тихо спросил я. Как-то не верил в тысячу лет. Этот розовый фламинго, дитя заката, наверное, строит из себя пророка.

— Нет. Это ты кто, путник? — перестал улыбаться юнец и повысил голос. — На тебе нет клейма Изохеллы. На всех старцах, мужах, отроках и мальчиках, что видел, оно есть. Но не на тебе. Кто ты?!

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

— Человек.

Юнец опустил глаза и задумчиво закусил губу и начал перебирать пальцами левой руки, которую приподнял. Он словно касался струн невидимой арфы, играя слышимую только ему мелодию. Во время нашего скупого разговора небо быстро темнело, и мне не хотелось опять остаться без еды, так как ночью поплавка не видно. И этот глупый разговор тоже не нравился. Но больше всего не нравилось, что кожа его левой руки заделалась ярко-красной, словно варёный рак, и потекла. Плоть провисала и собиралась крупными каплями, как расплавленная пластмасса. Обнажились кости. А он всё так же задумчиво шевелил рукой, будто не замечал преображения.