Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)

Система держания земель за военную службу исчезла в начале XVIII в., и дворяне потянулись домой, к себе в имения. Когда мужья взяли на себя труд управлять поместьями, пишет Щепкина, женщинам остались лишь скучные рутинные обязанности — хозяйничать в доме, готовить еду, шить одежду, следить за работой дворовых людей. В противоположность былой свободе, женщины теперь, особенно в семьях мелкопоместного дворянства, могли «проявить свою… самостоятельность только в командовании над крепостным людом»^{428}. А варка варенья — слабое утешение для женщин, которые когда-то обходили степь дозором, охраняя семейные владения.

Итак, в русском варианте истории о том, как женщины лишились былой самостоятельности, ограничение женской независимости было вызвано новой системой несения дворянской службы, а не изменением экономических отношений, но результат все равно один: женщины, потеряв право вести полезную осмысленную жизнь, выражали свое разочарование посредством мелкой домашней тирании. Прочувствованный рассказ Щепкиной о затухающем участии женщин в управлении поместьями звучит убедительно. Освобождение дворянства от обязательной службы в 1762 г. позволило многим дворянам поселиться в провинции. У многих появился живой интерес к рациональному ведению хозяйства и активному управлению собственностью^{429}.[159] А если мужчины теперь были вольны сами заниматься делами имений, то у женщин не оставалось причин в это вмешиваться.

Между тем два описания, принадлежащие перу иностранных наблюдательниц начала XIX в., убедительно опровергают мнение Щепкиной о том, будто роль дворянок свелась только к домашнему хозяйству. Более того, они свидетельствуют о заметном расхождении между взглядами на авторитет женщин у русских и западных авторов. За время пятилетнего пребывания у княгини Дашковой Кэтрин и Марта Уилмот не раз касались в своих записках имущественных прав русских женщин, равно как и интереса дворянок к делам в их имениях. «Еще сильнее я удивилась, когда спросили о даме, которая еще не вернулась в Москву, а ее муж ответил, что у той какие-то дела в ее поместье на Украине. Владелица решила продать усадьбу… Если группа дам о чем-то беседует, можно быть уверенным, что это — дела, дела, дела», — писала Кэтрин родным в Ирландию^{430}. В другой раз ее сестра Марта отметила способности одной знакомой, которая «так умела в делах, что управляет винокуренным заводом своего родственника. Получая прибыль от этого завода, единственного источника доходов, тот проживает все с семьей в Петербурге, а Писарева вершит все дела в деревне, где неизменно пребывает со своей матерью»^{431}.

Марта в своем дневнике снова возвращается к этой теме: «Очень часто можно услышать разговор двух молоденьких, хорошеньких, глупых и кокетливых женщин, беседующих между собой о продаже земель, душ (крепостных)… или о делах госпожи такой-то в Сенате, хороши они или нет, о ее овсе, пшенице, ячмене и т.д., выгодно проданном в этом году…»^{432}

В конце XVIII в. французский дипломат Шарль Массой тоже выразил изумление поведением русских женщин — правда, довольно неодобрительное. По его словам, в царствование Екатерины II «женщины заняли при дворе такое первенствующее положение, которое принесли с собой и в общество, и в собственные дома». Еще больше возмутила Массона деятельность дворянок в провинции. «В деревне мужеподобие женщин еще заметнее, — писал он. — Женщины вдовые или незамужние оказываются в таком положении, когда им приходится брать на себя управление имениями, обитатели которых являются их собственностью… Итак, они занимаются делами, никак не подходящими их полу»^{433}.