Бабель (ЛП)

«Университет вырвал нас из наших домов и заставил поверить, что наше будущее может состоять только из служения Короне», — сказал Робин. «Университет говорит нам, что мы особенные, избранные, избранные, а на самом деле нас оторвали от родных мест и вырастили на расстоянии плевка от класса, частью которого мы никогда не сможем стать. Университет настроил нас против нас самих и заставил поверить, что единственным вариантом для нас является соучастие или улица. Это не было милостью, Стерлинг. Это была жестокость. Не проси меня любить моего хозяина».

Стерлинг посмотрел на него. Он тяжело дышал. Странно, подумал Робин, как сильно он себя накрутил. Его щеки раскраснелись, а лоб начал блестеть от пота. Почему, спрашивал он себя, белые люди так расстраиваются, когда кто-то с ними не согласен?

Твоя подруга мисс Прайс предупредила меня, что ты стал немного фанатиком».

Это была откровенная приманка. Робин придержал язык.

«Продолжай», — усмехнулся Стерлинг. Разве ты не хочешь спросить о ней? Разве ты не хочешь узнать почему?

«Я знаю почему. Ваш тип предсказуем».

Гнев исказился на лице Стерлинга. Он встал и подтащил свой стул ближе, пока их колени почти не соприкоснулись.

«У нас есть способы выведать правду. Слово «успокоить» происходит от протогерманского корня, который означает «правда». Мы связываем его со шведским песком. Оно убаюкивает тебя, позволяет усыпить твою бдительность, утешает тебя, пока ты не запоешь». Стерлинг наклонился вперед. Но я всегда находил его довольно скучным.

Ты знаешь, откуда произошло слово «агония»?» Он порылся в кармане пальто, затем достал пару серебряных наручников, которые положил на колени. «Греческий, через латынь и позднее старофранцузский. Греческое agōnia означает состязание — первоначально спортивное состязание между спортсменами. Коннотацию страдания оно приобрело гораздо позже. Но я перевожу с английского обратно на греческий, чтобы бар знал, что нужно вызывать страдания, а не устранять их. Умно, нет?

Он одарил наручники довольной улыбкой. В этой улыбке не было злобы — только ликующий триумф от того, что древние языки можно взломать и переделать для своей цели. Потребовалось несколько экспериментов, прежде чем мы добились нужного эффекта, но теперь мы довели его до совершенства. Это будет больно, Робин Свифт. Будет чертовски больно. Я пробовал это раньше, просто из любопытства. Это не поверхностная боль, видишь ли; это не так, как если бы тебя проткнули лезвием, или даже как если бы тебя обожгло пламя. Она внутри тебя. Как будто твои запястья ломаются, снова и снова, только нет верхнего предела агонии, потому что физически ты в порядке — это все в твоей голове. Это довольно ужасно. Ты, конечно, будешь напрягаться. Тело не может помочь, не против такой боли. Но каждый раз, когда ты напрягаешься, боль удваивается и снова удваивается. Хочешь сам посмотреть?

Я устал, подумал Робин; я так устал; я бы предпочел, чтобы ты выстрелил мне в голову.

«Вот, позволь мне.» Стерлинг встал, затем опустился на колени позади него. «Попробуй это.»

Он защелкнул наручники. Робин закричал. Он не мог сдержаться. Он хотел промолчать, отказать Стерлингу в удовольствии, но боль была настолько ошеломляющей, что он не контролировал себя, не чувствовал своего тела, кроме боли, которая была гораздо сильнее, чем описывал Стерлинг. Не было ощущения, что его запястья ломаются. Было ощущение, что кто-то вбивает толстые железные шипы в его кости, прямо в мозг, и каждый раз, когда он извивался, пытаясь освободиться, боль усиливалась.

Контролируй себя, сказал голос в его голове, голос, похожий на голос Гриффина. Контролируй себя, остановись, будет не так больно...

Но боль только усиливалась. Стерлинг не лгал, предела не было. Каждый раз, когда он думал, что это конец, что если он потерпит еще хоть одно мгновение, то умрет, боль как-то усиливалась. Он не знал, что человеческая плоть может испытывать такую боль.

Контроль, — повторил Гриффин.

Затем другой голос, ужасно знакомый: Это одна хорошая черта в тебе. Когда тебя бьют, ты не плачешь.

Сдерживание. Подавление. Неужели он не практиковался в этом всю свою жизнь? Позволить боли скатываться с тебя, как капли дождя, без признания, без реакции, потому что притвориться, что этого не происходит, — единственный способ выжить.

Пот стекал по его лбу. Он боролся с ослепляющей агонией, пытаясь протиснуться сквозь нее, почувствовать свои руки и держать их неподвижно. Это было самое трудное, что он когда-либо делал; было ощущение, что он заставляет собственные запястья работать под молотком.

Но боль утихла. Робин упал вперед, задыхаясь.