Баблия. Книга о бабле и Боге

Темнота. Зацепиться не за что. Алик сходит с ума. Распадается на куски. Превращается в ничто. Вдруг появляются огоньки. Один, второй, третий. Десятки, тысячи огоньков. Они разгораются, и Алик понимает, что находится в огромном темном зале. Стен и потолка не видно. Тысячи людей. В руках они держат свечи. Их лица безобразны. Их тела покрыты язвами. На них страшно смотреть. Не зомби, не вампиры, не калеки. Искалеченные, так их про себя называет Алик. Искалеченные. Люди кажутся смутно знакомыми. Он начинает узнавать. Он узнает всех. Вот во втором ряду стоит жена. Волосы выдраны, из носа капает кровь, на щеке гематома. Рядом Сашка, родители, позади друзья, сослуживцы. Вдалеке он замечает пожилого таджика – сторожа на парковке. Прямо перед ним Михай, Банкир и Наташа. Искалеченные. Он стоит перед ними на небольшом возвышении. Видит. Узнает. Удивляется, откуда они все взялись здесь, в Либеркиберии? Понимает, что не Либеркиберия это. И не Москва. Другое, третье страшное место. Может, ад, а может, чистилище, а может, душа его треснула от землетрясения и провалился он в черный бездонный омут. И не выбраться ему никогда. Огоньки свечей в руках у людей соединяются в горящую дорогу и уходят за горизонт. Страшно.

– Вы чего, вы зачем, кто вас так? – сдавленно шепчет Алик.

– Ты, – отвечает Наташа.

– Ты, – говорит Михай.

– Ты! – кричит Банкир.

И дальше: ты, ты, ты, ты, ты, ты, ты, ты, ты. По всей огненной дороге, вдаль и за горизонт, катится это «ты», сливается в вой, в стон – ыыыыыыыыыыыыыыыы.

– Я не мог, – ошеломленно бормочет Алик. – Я не мог один. Я просто человек. Я не мог один. Честно. Не мог один.

– Мог, мог, мог, мог, мог один. Бог, бог, бог, бог, бог один.

Алик соскакивает с возвышения, спотыкается, падает на колени. Кричит.

– Простите меня! Простите меня, пожалуйста, люди добрые. Я не знал. Я не буду.

– Буду, буду, будду, будду, будду, уууууууу, – отвечают ему тысячи огоньков.

Он встает с колен, бежит к Наташе, хватает ее за руки, целует пальцы.

– Прости меня, я не хотел. Я не понял тебя. Прости, ради бога.

– Убого, – эхом отвечает девушка. – Убого выглядишь, Алик. У бога прощения проси. Может, и простит за то, что любовь убил. А я не могу, не человек я уже. Искалечил ты меня.

Алик перебегает к Банкиру. Обнимает его, жмет руку.

– Ну хоть ты меня прости, ты же понимаешь меня. Просто правила такие. Сегодня я тебя, завтра ты. Прости. Я тебя ценил всегда. Просто правила…

– Правила всегда одинаковые. Забыл ты это, Алик. Сукой не надо быть и падлой. Людей нормальных уважать надо. И себя уважать. Злой ты, отмороженный. Убогий действительно. А простить я тебя не могу. Искалечил ты меня окончательно. Прощалку сломал.

Алик, пошатываясь, отходит от Банкира. Трогает Михая за плечо.

– Прости, Михай. Ты же нормальный мужик. Умный, талантливый. Я правда так думаю. Просто комплексы у тебя. Но я не знал, что такие большие. Если бы знал… Никогда. Прости меня. Ты же нормальный…

– Ошибаешься, Алик. Не нормальный я уже. Искалечил ты меня. Точку поставил. Был когда-то нормальным. Комплексовал немного из-за роста. А так нормальным был. У кого комплексов нет? А потом такие, как ты, сволочи, понемногу, по чуть-чуть, срать в душу стали, издевались, унижали, самоутверждались за мой счет. Ты просто последним оказался. И самым главным поэтому. Доволен? Рад? Ты же любишь быть самым главным. Самым умным, самым ярким. Кушай, родной, на здоровье теперь.

Алик опять падает на колени, обнимает Михая за ноги, рыдает.

– Прости меня, гад я, тварь, сука. Простите меня все. Мразь я тупая. Дебил я конченый. Подонок. Урод. Простите!

Михай гладит его по голове, треплет волосы, ухмыляется и беззаботно говорит:

– Да ладно, Алик. Расслабься, не унижайся. Не нужно тебе у нас прощения просить. Нет никакой необходимости. Ты же в этих категориях живешь по необходимости? Жизнь заставит – сделаешь. А нет – мимо пройдешь. И сердечко не ёкнет. Так вот не нужно. В мире, друг, полное равновесие. Око за око, так сказать. Ты, дурачок, думал, что если злиться сам не будешь, мир твой целее будет. Преувеличил свою значимость, как всегда. Ты, дурашка, – это один процент зла. А вот то, что ты другим, мне, им вот сделал – это остальные девяносто девять. Так что не унижайся попусту. Ты искалечил нас. А мы искалечили твой мир.

– Квиты, дружище, квиты, – добавляет Банкир. – Как ты сказал? Сегодня я, а завтра ты. Завтра уже наступило. Квиты.

И зашелестело по рядам огоньков:

– Квиты, квиты, виты, виты, и ты, и ты, и ты, ты, ты, ты…