Бабочка и Орфей

Здесь нет ничего, кроме плотного серебристо-серого тумана. Под моими ногами — твёрдая поверхность, и это единственное, что помогает мне хоть как-то ориентироваться в пространстве. Я иду — очень надеюсь, что вперёд, — без остановок, однако сколько пройдено и сколько осталось пути для меня загадка. Стараюсь успокоить себя мыслью, что здесь, у черты, всё определяется не фактическим направлением, а намерением попасть в определённое место. Моё намерение крепко, и постепенно туман редеет. Кроме верха и низа у него появляется горизонтальное измерение, потом становится возможным различить, что я шагаю по ворсу низкой пепельной травы, потом проявляется окружающий равнинный пейзаж. Я ускоряю шаги и до рези в глазах всматриваюсь в истончающуюся дымку. Что за тёмная полоса там впереди? Вода? Я перехожу на бег. Да, точно, это река, и к берегу уже пристаёт длинный низкий челн, которым правит фигура в бесформенном балахоне. А у самой кромки воды его ждёт полупрозрачная, с трудом различимая тень.

— Оля!

Традиционно это место безмолвия, но мне плевать на традиции. Вместе с моим голосом возникают другие звуки: приглушённый стук подошв по земле, скрип песчинок под днищем пришвартовавшейся к берегу лодки. Тень уже собирается подняться на её борт, однако, услышав меня, замирает.

— Стой!

Я всё-таки успеваю добежать. Тяжело дыша, останавливаюсь рядом с челном: — П-погоди, тебе, — глотаю ртом воздух, — тебе туда не надо.

Ольга молчит, зато перевозчик неприветливо буркает: — Опять ты? Что за манера шляться, где не положено?

— Извините, — я более-менее восстанавливаю контроль над дыханием. — Я не хотел мешать вашей работе, но этой девушке нечего делать на той стороне.

— Ты мне тут не командуй: нечего, есть чего — не тебе решать.

— И не вам, — бестрепетно смотрю в непроглядный мрак под капюшоном перевозчика. — Запись в Книге пока не сделана.

Лодочник издаёт ржавый смешок: — Ишь, какой образованный! Ну, ладно, девчонка, коли не сделана, то выбор за тобой. Поедешь со мной или пойдёшь с ним?

Голос Ольги тих, как шелест сухих листьев: — Зачем мне возвращаться? У меня не осталось ничего, кроме осколков мечты и иллюзий.

Стискиваю кулаки: о, как я её понимаю! И как же она не права.

— Оля, это не так. У тебя остались папа и мама, подруги, Андрей, Вася, Виталий, Белка, наконец, — и им всем будет очень плохо, если ты уйдёшь.

— Всем, — шепчет Ольга. — И тебе?

— И мне. Разве иначе я был бы здесь?

Ольга молчит, только по щекам у неё медленно катятся слёзы-жемчужинки.

— Оля, надо жить. Поверь мне, я был за чертой: существование там во стократ хуже и оттуда уже ничего нельзя изменить. А в жизни — можно всё.

— Он прав, девушка, — лодочник говорит с плохо подходящей его образу теплотой. — Я помню, каким тусклым он приходил к Ахерону в прошлый раз, и я вижу его свет сейчас. Подумай, пока ты ещё можешь вернуться.

Я совсем не уверен, что в обязанности перевозчика входит переубеждать его потенциальных пассажиров, однако ужасно рад поддержке.

— Я, — Ольга решительно стирает слёзы ладонью. — Я подумала. Мои родители не заслужили потерю единственной дочери из-за того, что она неудачница в личной жизни. Я не причиню им этого горя. Я буду жить.

— Умница, девочка, — лодочник отталкивается шестом от берега, снимая челн с мели. — Увидимся, когда подойдёт твой срок. И твой, — наставляет он на меня узловатый палец. — А до тех пор чтобы у черты и тени твоей не было, понял?

— Понял, — улыбаюсь я в ответ. — Спасибо вам.

Моя благодарность остаётся без ответа, и лодка растворяется в сгущающемся над Ахероном тумане.

— Как же нам теперь выбираться? — Ольга оглядывается по сторонам. — Я совсем не помню дороги сюда.

— Что-нибудь придумаем, — утешаю я её. — Давай руку.

Ольга протягивает ладонь, и я для надёжности переплетаю наши пальцы. Будем надеяться, фокус с намерением сработает ещё раз.

— Тим, смотри! — вдруг ахает Ольга. — Бабочка!

Ярко-жёлтая лимонница — откуда она здесь? — танцует перед нами в воздухе, бессловесно зовя идти за ней.

— Дрейк, — выдыхаю я. Ну конечно, разве он мог оставить меня одного?

— Кто? — переспрашивает Ольга.

— Друг. Идём скорее, нас ждут.

И мы уходим от берегов Ахерона — обратно к сложной, горькой, яркой, изменчивой жизни.

Объятия — это первое, что я чувствую, возвращаясь из сна. За ними прячутся тревога и страх потери, но главенствует над всем вера. Я обнимаю Дрейка в ответ: спасибо, спасибо за то, что ты есть, за то, что вывел меня тогда и сейчас.

— Она вернулась? — хрипло спрашивает Дрейк.

— Да.

— Вася сказал, она в центральной районной. Там хорошие врачи и новое оборудование. С ней всё будет в порядке.

Киваю: да, без сомнения. В сравнении со смертью всё поправимо.

— Ты молодец, Бабочка.

Не думаю. Если бы не я, она, возможно, никогда бы не оказалась у черты раньше срока.

— Ты молодец, — с нажимом повторяет Дрейк. — Посмотри на меня.

В бледном свете умирающего месяца трудно разобрать выражение его лица, но именно поэтому мне хватает смелости наконец-то сказать первым: — Я люблю тебя.