Бабочка и Орфей

Мы облазили насыпи вдоль и поперёк — переполненный энтузиазмом исследователя Тимыч едва не сверзился с одной из них, подойдя опасно близко к краю, — только ничего нового так и не выяснили. День клонился к вечеру, возвращаться к лагерю пока не хотелось, и мы устроили запоздалую сиесту на спине «нашей» насыпи. Я лежал на траве, смотрел в небо и думал об облаках, самолётах и бабочках — то есть можно сказать, не думал вовсе. Тим сидел рядом, грыз травинку, но размышлял ли о чём-то или просто медитировал на голоса степи, я не знаю. Спешить было некуда, душевное молчание убаюкивало, и я, кажется, задремал, потому что когда вновь осознал себя в реальности, солнце почти коснулось холмистого горизонта.

— Идём обратно? — тихо спросил Тим. Я неуклюже сел — мышцы успели затечь и плохо слушались, — посмотрел на человека рядом и почувствовал, что теряю себя. В его лице, черты которого вдруг показались незнакомыми, словно мы впервые увидели друг друга; в светлых глазах, отражавших холмы, облака, закатное небо — всё, кроме меня.

Тим отвёл взгляд, и наваждение исчезло.

— Да, идём, — я вспомнил, что не ответил на вопрос, и попытался затушевать странное обычными бытовыми фразами. — Пожалуй, и сушняка для костра сразу наберём.

Костёр у нас получился поменьше пионерского, но вполне подходил для того, чтобы поджаривать на нём сосиски и с краю печь в золе картошку.

— Где-то в пятом или шестом классе, — начал Тимыч, нанизывая на прутик кусок лаваша, — классручка организовала нам по осени выезд на пикник. Как положено: с костром, перекусом, чаем из термоса. И вот когда сосиски закончились, а настроение что-нибудь поджаривать над огнём осталось, мы стали жарить хлеб.

— И вам сказали, что это извращение — жарить уже испечённое?

— Не в таких выражениях, но да, провели разъяснительную беседу. А что, вас тоже так учили?

— Да, только не в школе. В пионерлагере.

— Понятно, — Тим протянул прутик к костру. — Я в лагерь всего один раз попадал, но до сих пор как вспомню, так вздрогну.

— Почему?

— Люди.

Развернуть его короткий ответ труда не составляло: люди, незнакомые, слишком много; непонятные правила поведения, писаные и неписаные; необходимость участвовать во всяких коллективных мероприятиях. Я искренне посочувствовал Тиму-подростку, пускай сам с адаптацией к социуму проблем никогда не имел.

Помолчали. Тимыч снял с прутика дошедший до нужной кондиции лаваш и сделал из него бутерброд с сыром, я проверил картошку на готовность — ещё чуть-чуть подождать. Вспомнилось, как мы с дворовыми пацанами вечерами сбегали на пустырь у железной дороги, где жгли костры из всякого мусора и рассказывали страшилки про маньяков и нечистую силу.

— Тимыч, а ты в детстве ужастиков боялся? Зомбаков там, домовых? Красную руку?

— Нет, — Тим подбросил в огонь несколько веточек, и костёр выпустил благодарный сноп искр. — Я, как ты любишь повторять, личность уникальная со своими уникальными кошмарами. А что до нечистой силы, то однажды соседка принесла тётушке книжку про всякую потусторонщину и способы борьбы с нею. Смотри, мол, Ильинична, какие страсти рядом живут. Однако тётушка, как человек марксистско-ленинистской закалки, категорически отказалась читать про мракобесие. Книжку сослали в дачный сортир, а уже оттуда её спас я. Прочитал, заинтересовался и несколько ритуалов опробовал на практике. Естественно, результат был нулевым, из чего я сделал логичный вывод: нечистой силы не существует, поэтому бояться её глупо.

Я не спросил, чего он боялся на самом деле. Уверен, это глубоко личное, куда лезть в принципе никому не стоит. Вместо беспардонных расспросов я снова потыкал картошку — ну, наконец-то, испеклась!

— Ужин готов.

— А сосиски — это не ужин был?

— Это была разминка. И вообще, не придирайся к словам, лучше тарелки давай.

— Профессиональная деформация, — извинился Тим и протянул мне две одноразовые миски.

— Да, я понял. Самого иногда бесят неточности формулировок.

— И неоднозначности.

— И «сделай то, не знаю что».

Мы с Тимычем переглянулись и одинаково хмыкнули: программисты, два сапога пара.

Чтобы определить, кто где ночует, перед сном мы бросили монетку. Мне выпала палатка, так что я вручил Тимычу спальный мешок, себе забрал старое верблюжье одеяло и отправился на боковую. Уснул, стоило только закрыть глаза, а очнулся оттого, что меня тихонько потрясли за плечо.

— Дрейк, вставай, — сказал силуэт Тима.

— А? Случилось что-то? — я отчаянно потёр отказывающиеся просыпаться глаза.

— Ничего не случилось. Просто пойдём.

— Куда? Там же темно, деревья спят…

— Там светает, и деревья проснулись, — Тимыч отказался принимать мои возражения всерьёз. — Давай, вставай, пока не опоздали.

Он выбрался из палатки, не оставив мне другого выхода, кроме как страдальчески вздохнуть и последовать его примеру.