Бабочка на асфальте

На днях в теракте взорвали утренний автобус, в котором было много солдат; семнадцать убитых и более сорока раненных. Не могу слушать эти сообщения — восемнадцать, девятнадцать, двадцать…, двадцать три года, и среди них девушки.

Мать одного из солдат отказывалась верить, надеялась, что в этом автобусе её сына не было, ведь у неё нет больше детей. И это случилось. Отец другого солдата провожал сына до базы — никак не мог расстаться. Тяжело раненого сына на похороны отца принесли из больницы на носилках, принесли прочитать кадиш — поминальную молитву.

«Господи, забери меня, только сохрани и помилуй моего мальчика».

Давид бен Йосеф спешит прочесть псалом: «Ответит тебе Господь в день бедствия, укрепит тебя имя Бога Яакова. Он пошлёт тебе помощь из святилища и с Сиона поддержит тебя…». Стало спокойней. А после валидола сердце отпустило, задремал…, как в лодке поплыл по тихой воде. В каплях, падающих с вёсел, дробится солнце, за прикрытыми веками радужный свет. Лодка ударилась о высокий берег, что означало: пора вылезать и карабкаться по отвесному склону. Нет сил преодолеть крутой подъём, но и в лодке оставаться нельзя. Старик хватается за камни, свисающие корни деревьев; он давно усвоил: покой, бездействие — это конец. Поднявшись на гору, видит ступенчатые ярусы белых строений Иерусалима. На соседней горе — кладбище; «Значит скоро там буду» — подумал во сне. Хотел было опечалиться, но благоразумно решил: «А где же мне ещё быть; здесь хорошо — небо, солнце, и к Богу ближе». В следующую минуту, очнувшись, вспомнил: он ещё в России видел во сне эту белую, многоярусную карусель домов. Стоял над жёлтым песчаным обрывом и смотрел через глубокий овраг на светящийся город. Попав в Иерусалим, сразу узнал его. Рядом, спиной к видению, стояла его подруга Зоя; в России говорят — любовница, в Израиле — хавера. Длинноволосая, светлоглазая она укоряла его в легкомыслии:

— Нельзя жить химерами, вместо того, чтобы стать руководителем группы, ты в облаках витаешь, занимаешься пустяками. Не думаешь о сыне.

А в подтексте было — «не думаешь обо мне».

— Много ли человеку надо, — возражал тогда Давид, радуясь видению: дома преодолев силу тяжести, зависли между небом и землёй.

— Много. Не о тебе речь, о сыне. Ребёнок растёт, его одевать, учить надо.

— Вот и пусть учится. Было бы желание.

— Сколько бы ты ни читал книг, всё едино: буддизм, иудаизм, христианство. Один Закон для всех: «Не убий, не укради, не возжелай жены ближнего». Всё равно не поймёшь, что от чего происходит.

— Не пойму, — подтвердил Рабинович, — но ведь не мы выбираем свою судьбу, судьба выбирает нас.

— Какой смысл задаваться вопросами, на которые нет ответа. Расслабься и получи удовольствие в этой жизни. Много радостей дают деньги. Давай съездим куда-нибудь в отпуск, на Золотые пески в Болгарию, например.

Тогда во сне Давид сожалел, что стоит подруга спиной к городу и не видит его светящейся белизны.

Через несколько лет Зоя умерла, у неё оказался рак желудка. Первый раз потеряла сознание в больнице — очнулась. Врачи скрывали, сказали «истощение» и поставили капельницу, дескать авитаминоз организма. Второй раз потеряла сознание — пришла в себя. А на третий — умерла. Долго потом виделись Давиду закрытые простынёй вытянутые ноги подруги и её просветлённое в смерти лицо. Перед вечностью человек становится свободным от зависти, страха бедности. Рассказывала же Зоя, как они голодали в деревне. Мать однажды послала её купить сыворотку, на молоко денег не было. И она, пятилетняя девочка, потеряла зажатый в кулаке рубль. Так плакала, что вся деревня сбежалась успокаивать её. В Москве тоже не жировали; отец работал жестянщиком на заводе, мать уборщицей.

Глядя в распахнутое окно на сияющую голубизну Израильского неба, старик вспоминал давнишний Зоин вопрос: «Почему ты не думаешь о будущем?» Но именно о будущем он и думал. Всю жизнь, не сознавая того, шёл в Иерусалим. Сюда, где евреи вернутся к познанию Творца. Знание распространится по всей земле, и не будут больше воевать. В Иерусалиме — преддверие постижения истины, здесь сосны растут на камнях, воздух пахнет морем, и, как нигде в другом месте, чувство ликования и напряжения души. Мысли, желания со временем меняются, а в сущности мы остаёмся прежними. Вода в реке сменяется, а река как была, так и осталась в своих берегах, — вернулся к своим думам Рабинович. — В школе мечтал изобрести вечный двигатель, в институте перебирал разные варианты устройства электрохимического генератора. В конце концов, задумался над главным: как соотнести человеческий разум с замыслом Всевышнего, конечное с бесконечным. Да и конечен ли человек если у него есть ощущение бессмертия?