Бабочка на асфальте

Через два года Зоя умерла. Умерла, как и её отец, от рака желудка. Ничего не осталось у меня от неё на память. Вот только перед глазами её длинные светлые волосы, и вижу эти волосы почему-то со спины — когда она уходит. Стараюсь воскресить в себе ту давнишнюю боль расставания и не могу. Словно сверху смотрю на тех двоих — один привалился к колонне в метро, другая уходит. Уходит навсегда.

В семидесятые годы на всех предприятиях и проектных конторах стали вводить некую мифическую должность инженера по научной организации труда. Взяли такого инженера и в «Мосжилпроекте», куда я после долгих поисков ушёл из НИИ.

Сотрудников всех отделов вызвали в кабинет директора и представили нам чистенького, пахнущего дезодорантом Андрея Даниленко. Андрей, только что окончивший журналистский факультет, говорил с энтузиазмом, собирался взяться за дело, засучив рукава. Вскоре он понял, что его дипломная работа об оптимальных рабочих группах в десять человек — именно в таких коллективах, он считал, складываются идеальные межличностные связи, — не имеет отношения к производительности труда, чем ему надлежало заниматься. Сблизила нас любовь к стихам и ненависть к открытым партсобраниям, где явка, даже для не членов партии, строго обязательна. Юный ясноглазый Андрюша одним махом перечеркнул нашу двадцатилетнюю разницу в возрасте; хлопал меня по плечу и называл своим человеком. Мы подружились. Оглядываясь, не видит ли кто из сотрудников, он совал мне в портфель запрещённую литературу, за которую, уверял «дают срок». Когда же я вошёл в доверие «на полную катушку», повёз меня на станцию Пушкино к своему духовному наставнику Александру Меню. «Кстати, — заметил Андрюша в электричке, — батюшка из твоих — евреев, и вашего брата у него больше чем русских».

Мы шли по тропинке через обновлённый светлой, майской зеленью лес. Мой спутник смотрел вокруг с улыбкой умудрённого человека и наставительно говорил: «жить надо здесь, на живой земле, а не на раскалённом городском асфальте» Редкий, сквозящий солнцем лес неожиданно оборвался, перед нами оказалось только что вспаханное поле. Пение птиц мешалось с их утробным клёкотом по поводу лёгкой добычи. Птицы камнем падали на сдобный, ещё не успевший просохнуть чернозём, выхватывали червяков, и так же стремительно по вертикали взмывали вверх. За полем начиналась самая что ни наесть настоящая деревня — с колодцем, стайками гусей и привязанными на длинной верёвке мекающими козами. Деревенские жители смотрели на нас приветливо — знали к кому приезжают сюда москвичи.

Андрей остановился перед двухэтажным деревянным домом, по свойски распахнул калитку, без стука открыл дверь в сени, где, очевидно, следовало снять шапку и пальто. Коли таковых не оказалось, мы, минуя сени, сразу ступили в просторную комнату, по стенам которой стояли стеллажи с книгами — от пола до потолка. На креслах, стульях, скамьях сидели люди всех возрастов. Из обрывков разговоров понял: батюшка в церкви, служба скоро кончится. Я стал рассматривать корешки книг: литература по истории, философии, религии всех времён и народов. Стояли тома по искусству, психологии, даже медицине. Я и представления не имел о существовании многих книг, сразу же проникся благоговением к хозяину этих сокровищ и людям, сидящим здесь.

Вошла миловидная высокая женщина в длинной юбке и, на манер русских крестьянок, низко повязанном платке. «Матушка» — зашуршал почтительный шепоток присутствующих. Матушка пригласила голодных с дороги «перекусить», одни с энтузиазмом двинулись за ней, другие остались сидеть. Вскоре появился батюшка: красивая борода, широкий, высокий лоб, умный внимательный взгляд тёмных глаз — именно таким мне представлялся облик древнего библейского пророка. Но длинная, чёрная сутана и большой крест на груди свидетельствовали о его вероисповедании.

В отличие от тихого, опущенного взора матушки, миндалевидные еврейские глаза батюшки искрились энергией и весельем. Он даже потирал руки в нетерпении сразиться с интересным оппонентом. Оппонентов не оказалось, большинство присутствующих, как и я, не сведущи были ни в иудаизме, ни в христианстве, а потому могли только благоговейно внимать, изредка задавая вопросы.

Отец Александр, когда мы с Андреем собрались уходить, спросил, что я ищу в этой жизни и дал мне старую с пожелтевшими страницами и буквой «ять» книгу о происхождении христианства. Судя по золотому тиснению на кожаном переплёте, то был антиквариат. «Обязательно верну» — заверил я. Батюшка доверительно улыбнулся — он не сомневался в честности людей.