Если оставить в стороне американские поездки и размышления о России, Париж оставался центром активности Гурджиева, и там он, словно магнит, собрал вокруг себя небольшую группу американцев. Жил он в крошечной квартире на Рю-Лаби, проводя большую часть дня в своих любимых кафе. В 1933 г. вышла его первая публикация: на удивление величавая брошюра под названием "Вестник Грядущего Добра", которая и в самом деле оказалась предвестником нескольких больших книг. Он работал над ними в своей "конторе" в "Кафе де ла Пэ", глядя на мир из-за столика, выпивая огромные количества кофе и арманьяка и угощая (своего рода пародия на щедрость Пруста) официантов конфетами и цукатами, что было его привычкой. Иногда здесь же он встречался с учениками. Оставив старую практику массовых сборищ и физических упражнений, он ограничился занятиями с отдельными лицами и небольшими группами. Французской группой руководила его преданная помощница, Жанна Зальцманн, небольшим кружком иностранцев – Джейн Хип. Лишенный пышного антуража Приере, этот метод частных занятий был, возможно, самым ценным периодом Работы.
Жанна Матиньон Зальцманн вместе с новой группой учеников располагалась в Севре, мини-подобии Приере. Своих учеников она отдала в распоряжение Учителя, как это случалось ранее с Успенским и Орейджем. Отношения Гурджиева с Жанной стали ближе после смерти ее мужа, несмотря на неприятный и темный эпизод, когда Гурджиев резко отказался посетить своего верного последователя во время последней болезни. Здесь можно усмотреть некую параллель к истории его отношений с Софьей Григорьевной, которые значительно улучшились после ее разрыва с Успенским. Хотя причина ссоры Гурджиева с Зальцманнами неизвестны, она была настолько серьезна, что в своей фантастической книге "Рассказы Баальзебуба своему внуку" Гурджиев назвал некий смертельный газ, пропитывающий Вселенную, "зальцманино"[322]
.При этом именно Александр Зальцманн окончательно разрушил барьер между Гурджиевым и французами, представив его в начале 1930-х годов Рене Домалю. Рано умерший Домаль стал одним из самых активных последователей Учителя, но эта встреча сыграла более важную роль, чем просто личное знакомство. Дело в том, что до конца 1930-х годов почти все ученики Гурджиева были американцами и англичанами. После встречи с Домалем и особенно после его смерти Гурджиев стал ревностно охраняемой собственностью парижских интеллектуалов, которые до того пренебрегали им.
Домаль, родившийся в 1908 г., зарабатывал на жизнь литературными переводами. В 1928 г., вместе с друзьями, в число которых входил и романист Роже Вайян[323]
, он основал сразу привлекший к себе внимание журнал "Le Grand Jeu", посвященный возвышенной идее Малларме о поэзии как поиске Абсолюта. Основатели журнала заявили о своей вере в чудеса и опубликовали псевдоэкзистенциальный манифест, в котором настаивали на необходимости подвергать все сомнению в любой момент времени: если дело касается Абсолюта, то здесь по определению не должно быть полумер. Довалю особенно импонировала строгость Учителя. Его незаконченный роман "Гора Аналог" ("Mount Analogue") перекликается со "Встречами с замечательными людьми" Гурджиева. Это произведение повествует о группе исследователей, которые находят гору, о которой известно, что с ее вершины мир выглядит совершенно по– другому. Восхождение на гору требует почти нечеловеческих усилий: наградой служит принципиально новый взгляд на вещи, новое знание. Как видим, поиски "замечательных людей" Гурджиева совпадают с возвышенными фантазиями французского символиста, хотя, по большому счету, гора Аналог – все тот же Парнас.Зальцманн и Домаль возглавили две взаимопересекающиеся французские группы. Американцами руководили Джейн Хип и Маргарет Андерсон, вступившая в лесбийский кружок, членами которого были писательницы Джуна Варне и Джанет Флэннер[324]
, а также Жоржетта Леблан, известная среди прерафаэлитов и чувствовавшая себя не менее свободно в эзотерических кругах, чем в так называемом "полусвете". Влияние Гурджиева на этих женщин заставляет пересмотреть мнение о том, что его власть основывалась на сексуальном магнетизме. Что бы их ни привлекало, это не было мужским очарованием в обычном смысле слова.