Бабуин мадам Блаватской

Посредница сама отклонила часть таких как "непонятные" – новое преломление обычной ситуации, когда на банальные вопросы следовали загадочные ответы. Затем Успенский отказался отвечать на большинство вопросов, которые она ему передала, но, когда прозвучали вопросы, касавшиеся Школы, Источника и Системы, он просто вышел из себя и объявил, что Системы нет, что язык, который он использовал в течение десятилетий – бессмыслен, что ни Школа, ни Источник не существуют и что единственный путь – это посмотреть каждому в самого себя и решить, что он хочет на самом деле. Поиски источника мудрости – это иллюзия, поощряемая Гурджиевым. Если же его собственные ученики хотят спасти хоть что-то после краха, то они должны оставить напряженную жизнь в Системе в пользу самопознания. И добавить больше нечего[377].

Неизбежное сравнение с публичным отречением Кришнамурти от теософии только подчеркивает трагизм ситуации. Для Кришнамурти отречение означало освобождение, для Успенского – горечь поражения. Всю жизнь он посвятил поискам, которые никогда не следовало и начинать. Может быть, он забыл свои собственные высказывания? Ведь за годы до этого он высказал мысль о том, что поиски сами по себе являются собственным оправданием. Если говорить словами "Квартетов" Элиота, опубликованных всего лишь за четыре года до смерти Успенского и написанных под влиянием Системы, "В конце моем мое начало"[378].

Однако некоторые из последователей Успенского были убеждены, что в эти дни Учитель готовился к заключительному страшному испытанию, переключив всю энергию на воспоминания, чтобы встретить смерть с полным сознанием. С этой точки зрения публичное отрицание Системы – это пример самоумерщвления. По их мнению, Успенский отрицал лишь неправильное понимание Системы. Ни Система, ни Успенский, а только искаженное понимание потерпело поражение.

Другие с более земной точки зрения объяснили и поездки Успенского, и его эксцентричное поведение влиянием Родни Коллина[379]. Коллин родился в 1909 г. в Брайтоне, где провел детство за чтением книг и попытками писать. Всю свою жизнь он оставался типичным идеалистом-самоучкой, осведомленным о самых странных фактах и преисполненным благих намерений, но обладавшим весьма слабыми познаниями о повседневной реальности. Женитьба в 1934 г. на богатой женщине старше его на восемь лет не усилила его практическую хватку. Любопытно, он встретил Жанет в Швейцарии, где собирался посмотреть мистерию Страстей Господних в Обераммерграу – драму, которая обрела ясное и страшное значение для Коллина только в конце его жизни.

В молодости он следовал дорогой, обычной для начала 1930-х годов, вступил в "Ток Эйч"[380]. Молодежную Ассоциацию Общежитии (в которой работал секретарем) и PPU. Он писал для "Ток Эйч Джорнал", "Пис Ньюс" и журнала Молодежной Ассоциации с подходящим названием "Рюкзак". Среди членов PPU было много теософов, решивших посвятить себя практическому воплощению принципов пацифизма, и из его последней работы видно, что на Коллина оказала влияние теософская космология, хотя он никогда не вступал в Общество.

Поворотным пунктом стал 1936 год, когда они с женой посетили лекцию Успенского. Почти сразу же они отдали все свое внимание Работе. Они купили дом возле Лайн-Плейс, и вскоре Коллин уже был одним из главных заместителей Успенского, сохранив почтение к Учителю до конца жизни. Принимая во внимание язык, каким Коллин говорил об Успенском – сравнивая его с солнцем, а солнце с Богом, – легко понять почему. У него не было контакта с Гурджиевым, и он не высказывал особого интереса к его работам, считая Успенского не просто учителем, а Учителем (хотя он и признавал значение Гурджиева в свойственном ему экстравагантном стиле).

Жена Коллина, ставшая своего рода адъютантом при г-же Успенской в Лайн-Плейс и Франклин-Фармз, позже признавала, что ее муж стал практически приемным сыном Успенского. Коллин и сам романтически описывает последние дни Учителя, в которых он сам предстает бесспорным духовным наследником. Но все же их отношения с Учителем оставались неспокойными. По мере того как Успенский все больше пил, его все больше раздражало преданное поклонение Коллина. Иногда он кричал и яростно набрасывался на ученика и однажды даже ударил его по лицу. Коллин, который к тому времени уже имел четкое представление о собственной миссии, воспринял физическое воздействие не как выражение гнева, а как своего рода урок дзен-буддизма, на что ответил, по-учительски ударив другого ученика, да так сильно, что у бедняги лопнула барабанная перепонка.