Бабур (Звездные ночи)

А за тем крутым подъемом на склонах тоже пашут. Вон погоняет пару волов Тахир, босой, как и все дехкане. Высоко засучив штанины, идет следом одноухий Мамат, разбрасывает широкими взмахами правой руки семена; став бабуровским нукером, он держится все время с Тахиром. Поодаль пашут и сеют таджики из Дахката. Земля мягкая, погода ясная, работается легко. У всех хорошее настроение. Тахир в последние годы только и знал, что бои да походы, стосковался по земле, пашет теперь с наслаждением, временами напевает что-то вполголоса.

По крутому склону поднялся и Бабур. Он глядит на молодых босоногих людей, пасущих стада, пашущих землю. Бедняк обувь побережет, на здешних каменистых тропах ее мигом износишь. И одеты бедно, а душой бодры. Ну, а когда уж удается поесть досыта, то и вовсе чувствуют себя прекрасно.

Бабур сравнивает с ними себя: он тоже ведь здоров, крепок телом, полон сил. В чем он, двадцатилетний джигит, уступит молодцам из кишлака? Душевного покоя нет у него, потому и не может он здесь, среди этих величественных гор, наслаждаться жизнью, как живая частица самой природы.

Эх, если б все заботы были только об обуви!

Бабур стянул с себя сапоги, оставил их на меже и босым зашагал по вспаханной земле.

Земля бархатно мягкая, от нее так и пышет запахами весны и молодости. Человека бог создал из праха земного, — видно, из такой вот весенней, ожидающей, податливой землицы.

И нукеры, и дехкане обрадованно следили за доброй шуткой венценосца — походить по мягкой земле босиком. Но Бабур, оставив сапоги на меже, начал спускаться по склону, по острым камням, от которых больно становилось ступням. А он еще подчас и прыгал вниз, сокращая путь — и кровавя себе подошвы. «Зачем это он?» — недоумевали пахари. Стиснув зубы, Бабур продолжал спуск. Тахир кинулся за ним, с сапогами в руках. Догнал уже на середине спуска.

— Повелитель, наденьте сапоги! — Тахир дышал тяжело и учащенно. — Стойте же. Эти камни поранят вам ноги!

Бабур остановился и, взглянув на крупные ступни Тахира, почернелые от земли, сказал:

— А на ваших ногах нет ни ран, ни ссадин.

— Э, повелитель мой, мы привычные.

— Вот и я хочу привыкнуть.

— Зачем?

— Чтобы вам не завидовать, — ответил Бабур и пошел дальше. Тахир, легко двигаясь за ним следом, улыбнулся:

— Шах не завидует простому пахарю.

С легкой обидой Бабур возразил:

— Значит, и ты не поверил мне? Я сказал вам, что теперь я не шах, что отказываюсь от всего прежнего. — Он понимал, конечно, что и Касымбек, и оставшиеся с ним беки, и тем паче нукеры подумали, что сказанное тогда, в Ташкенте, было сказано сгоряча, и все двести пятьдесят человек, и матушка, Кутлуг Нигор-ханум, теперь здесь, в Дахкате. Но он им всем докажет, всем докажет…

Тахир вздохнул и промолвил:

— Мой повелитель, я верю вам больше, чем себе. Но избавиться вам от забот венценосца нельзя.

— Почему? Разве не было тех, кто родились венценосцами, но прожили жизнь без трона? И разве не было шахов, отринувших престол?

— Не знаю, может, были… Но вы не из та ких.

— Я из тех, кто познал обманчивую прельстительность власти, тщету и суету жизни венценосца… Уж если такие властители, как Джамшид[131] и Искандер Зулькарнай, оказались не более чем временщиками, если они, оставив свои несметные богатства, сошли в могилу, имея при себе саван, и только… — Бабур покачнулся, оступившись на тропе, Тахир хотел поддержать его, но Бабур сам выпрямился, устоял.

Недавно Бабур перешел на ту сторону горы, что прикрыла Дахкат, достиг кишлака Оббурдон. Тогда он тоже говорил о Джамшиде, велел высечь около ручья на камне, будто от имени шаха Джамшида, стихи по-таджикски, а сложил их сам. Тахир запомнил такие две строчки:

Пораженный отвагой моею и силой — мир склонился у ног.
Тщетно! Мир покоренный с собою в могилу унести я не смог.[132]

Бабур приостановился передохнуть, продолжая говорить — не столько, может быть, Тахиру, сколько себе:

— Все тленно, великие государства рассыпаются, как только умрут те, кто основал их. А вот строки поэтов живут века.

— Я понимаю вас, мой повелитель, но ведь с нами беки…

— Отпустим беков, они уйдут драться за свои корысти…

Бабур, точно желая доказать, что в силах осуществить и такое намерение, снова пошел, не выбирая тропы, напрямик по острым камням. Ему было больно, это чувствовалось в походке, в нервно-напряженном лице. Тахир опять догнал его и опять стал настоятельно просить надеть сапоги.

— Эх, повелитель! Не завидуйте босым. Пусть всемогущий бог никогда не ввергнет вас в их положение.

— Разве оно не лучше моего?

— Не дай вам бог, скажу еще раз, испытать жизнь тех, кто бос и наг…

— Дивный совет! А разве босые не люди?

— Люди. Но вы-то родились венценосцем…

— Но снова спрошу: разве рожденный венценосцем — не человек?